В любом случае, когда в доме Джеппетто происходит второй акт творения, дар речи, с которым обрубок полена так чудесно управлялся в мастерской плотника, кажется, внезапно покидает его. Пиноккио (это имя дал ему новый владелец) упрямо молчит на протяжении всей третьей главы. Даже когда демиург, который сразу «сделал ему волосы, потом лоб, потом глаза» и увидел, что эти глаза «двигались и внимательно глядели на него», обращается к будущей кукле «в довольно резком тоне», его творение не реагирует («Ему никто не ответил»). Пиноккио насмехается над мастером, «дразнит» его, предположительно строит гримасы и корчит рожи, а стоит Джеппетто прикрикнуть на него («Прекрати смеяться!»), он показывает тому язык, но при этом не произносит ни слова. Как только он обретает руки, то сразу стягивает с головы мастера парик, за который тот получил прозвище Кукурузная каша, и водружает его себе на макушку – и все это без намека на «голосок», что так испугал его первого создателя.
Вероятно, у деревянного человечка были свои причины на столь дерзкое молчание. Быть может, Джеппетто – вовсе не такой добряк, каким кажется, не тот, кто впоследствии сломит осмотрительное молчание Пиноккио своей нудной кротостью. Скорее уж (если мы снова обратимся к незаслуживающей доверия эзотерической интерпретации) это гностический демиург, злонамеренный творец материального мира. И вот его первое насильственное действие – он силой навязал своей деревянной кукле имя: «Я хочу назвать его Пиноккио. Это имя принесет ему удачу. Знавал я как-то целую семейку с таким именем: отец Пиноккио, мать Пиноккия и дети Пинокки[48], – и все они жили припеваючи. Самый богатый из них занимался тем, что просил милостыню». Сложно представить себе более коварную угрозу: создатель не только лишил свое творение невинного естества, дав ему имя, но еще и изощренно приговорил его тем самым к нищете и страданиям.
Добродушие Джеппетто и нахальство Пиноккио уже стали настолько привычными, что никто, кажется, не замечает, что именно любезный господин Кукурузная каша первым весьма грубо и резко обращается к кукле, которая невинно смотрит на него: «А вы, деревянные глаза, чего на меня таращитесь?» Когда же он вырезает человечку рот и тот сразу же начинает смеяться, мастер «угрожающим тоном» приказывает ему замолчать. Но самой подозрительной из его спесивых выходок, самым вероломным и наглым поступком кажется то, что он претендует на роль отца для создания, которое он всего лишь «вырезал и изготовил» при помощи своих инструментов: «Негодный сынишка! Я еще с тобой не закончил, а ты уже так дерзко ведешь себя с отцом!» Пиноккио, услышав, как его назвали сынком, что есть силы ударяет папашу ногой по носу (кстати, снова упоминание этой части тела), а потом, едва успев как следует размять конечности, сразу же бросается к двери и удирает. Если принять все это во внимание, в его наглом поведении и упорном молчании можно увидеть закономерную реакцию: так новорожденное существо с ужасом отшатывается от своего порочного создателя.
Исходя из вышесказанного, в ви́дении толкователя-эзотерика драка между мастером Вишней и Джеппетто, которая занимает всю вторую главу и в течение которой в ход идут все возможные приемы («Они схватились за вихры, принялись царапать, кусать и всячески уродовать друг друга»), может рассматриваться как борьба между добрым богом, не имеющим отношения к созданию мира, и злым демиургом, творцом и властителем вселенной. В этом случае очевидно, что в пику традиционному прочтению роль темного посланника злых сил отводится именно тому, кто незаконно присвоил себе звание отца. И та часть души Пиноккио, которая восстает против ультимативных указаний Джеппетто, становится искоркой, толикой света, что заключена внутри его древесной материи, как подсказывала Коллоди причудливая, поэтичная мифология гностиков, бессознательно, но вместе с тем упорно влиявшая на его мышление.
Приключения
В номере «Детской литературной газеты» повесть Коллоди вышла с таким незамысловатым заголовком: «История деревянной куклы»[49]. Этим периодическим изданием руководил Фернандо Мартини, и оно выходило раз в неделю, по четвергам, в римской типографии на пьяцца Монтечиторио, дом 130. Она заработала с 1881 года, то есть ровно через десять лет после того, как в одноименном здании на площади начал заседать парламент (и мы видим в этом постоянстве некое мрачное предзнаменование[50]). Сразу под заголовком помещена довольно загадочная миниатюра с котом, забравшимся сверху на часы и поправляющим лапами стрелки, которые показывают пять с четвертью, однако цифра пять находится там, где, по нашему разумению, должна быть семерка.
Первое самостоятельное издание повести появилось в 1883 году, его выпустил издатель и книгопродавец Феличе Паджи, чья типография располагалась на Виа-дель-Проконсоло во Флоренции. На фронтисписе этой книги с иллюстрациями Энрико Мадзанти значилось уже «Приключения Пиноккио», а старое название стало подзаголовком, напечатанным более мелким шрифтом. То есть перед нами больше не история, не басня, не поучительный рассказ, а «приключения». В романских языках этот термин, начиная уже с самого первого своего упоминания, обозначает как сами события, так и повествование о них: Ici commence l’aventure («Приключения начинаются» – довольно банальный вариант открывающей фразы для литературного произведения). Однако изначально это слово употреблялось в значении «судьба, участь, рок». Так, в одном старофранцузском романе говорится: «То, что должно произойти, не может не случиться, а то, что должно совершиться, никоим образом не может сделаться иначе»[51]. Неудивительно, что это понятие, объединяющее событие, повествование и судьбу, приобретает у миннезингеров антропоморфный облик прекрасной девушки, Frau Aventure, которая пытается проникнуть в сердце поэта и поведать ему о «чудесных вещах» (von wunder sagen). Кто знает, может быть, фея с лазоревыми волосами – не последняя женская фигура, воплощающая в себе это представление: одновременно живое существо и ткань рассказа.
Так или иначе, подлинные