С кукловодом Манджафоко у Манганелли сложились особенные отношения: комментатор посвятил ему одно из своих удивительных (на самом деле не существовавших) интервью. В нем жуткий руководитель театра, обладатель «черной бороды, похожей на огромную чернильную кляксу, да такой длинной, что она спускалась от подбородка до самой земли», человек, на которого страшно даже взглянуть, называется людоедом-неудачником. Сам Коллоди прямо не говорит о том, что перед нами так называемый огр, сказочное чудовище, встречавшееся, например, в сказках Перро. Автор отмечает лишь, что Манджафоко обращается к Пиноккио «низким, как у огра, сильно простуженным голосом». Однако если принять во внимание то, что «рот у него был огромный, точно зев печи», «глаза напоминали два зажженных красных фонаря», а в руке он держал «толстую плеть, сплетенную из змеиных туловищ и лисьих хвостов», его вполне можно отнести к семейству чудищ-людоедов. Остается объяснить, почему же комментатор именует его неудачником, ведь ему явно важна эта деталь. На самом деле она четко укладывается во внутреннюю логику книги и соответствует ей: как мы уже видели, это не совсем сказка, и в то же время это «незадавшаяся сказка». Мы узнаем, что Манджафоко, несмотря на свою жуткую бороду, «был добрый малый»: когда, по его велению, ему принесли куклу, которую он собирался бросить в огонь, дабы как следует прожарить своего барашка на вертеле, он вдруг проникается к бедняге жалостью и, расчувствовавшись, издает «невероятно громкий чих». «Это был самый обыкновенный способ показать всем прочим, что у него доброе сердце», – поясняет Коллоди. Добродушный людоед – однозначно тот, кому не удалось стать людоедом, и его неудача становится полным поражением, когда, узнав о бедности Джеппетто, он отдает Пиноккио злополучные пять золотых монет.
Как-то раз в одной сицилийской деревне я познакомился с парой мужчин, которых местные называли «кот» и «лиса». Все составляющие истории Пиноккио, начиная с таверны «Красный рак» и заканчивая Страной увеселений, стали своего рода легендой, и в особенности это верно в отношении двух жуликов, которых деревянный человечек на свою беду встретил по дороге, «когда направлялся обратно к дому»: ему навстречу вышли «хромавшая на одну лапу Лиса и слепой на оба глаза Кот». Мы сразу же узнаем, что они только притворяются увечными, но рассеянный герой не замечает этого, даже когда Кот за один присест целиком уминает «несчастного белого дрозда», который умоляет Пиноккио не верить этой парочке. Эта деталь, как и упоминание о якобы знакомом им Поле Чудес, связывает двух прохвостов с персонажами из романа Виктора Гюго, а его Коллоди, безусловно, читал. Как вы, возможно, помните, в «Соборе Парижской богоматери» описывается Двор чудес – место, где встречаются отбросы общества, которые прикидываются калеками с целью выпросить милостыню. Однако «чудеса» в этом словосочетании отсылают не к мнимым хромоте Лисы или слепоте Кота, а скорее к «пяти золотым цехинам»: их следовало закопать в земле и немного полить водой, чтобы затем они «не сегодня завтра» превратились в две тысячи. Вывести на сцену эту парочку лиходеев – не оригинальная находка Коллоди: в одной из басен Лафонтена они обозначены как «двое лицемеров с мохнатыми лапами» (deux vrais Tartufs, deux archipatelins, deux francs Patte-pelus[71]). Они притворяются паломниками и решают возместить затраты на путешествие кражами, поэтому таскают у крестьян кур и сыр. Во французской басне Лиса проигрывает Коту в попытке спастись от стаи собак, хоть она и знает множество премудростей, а у него в арсенале всего одно средство – залезть на дерево. В книге Коллоди оба существа до конца остаются верными и неразлучными товарищами – и в горе, и в «самой отвратительной нищете»; их сообщничество столь неразрывно, что граничит с религиозной преданностью.
Автор «параллельного» комментария усматривает в поведении Кота и Лисы своего рода богословскую и религиозную подоплеку. Они предлагают посеять золотые монеты, и это действие, судя по всему, «носит мистический и одновременно сентиментальный характер», как будто речь о «поистине плодородном семени, заключенном в почве». С этой точки зрения Пиноккио совершает по отношению к матери-земле, произведшей на свет и его самого (ведь он обрубок полена), «отвратительный грабеж», он повинен в «ростовщичестве» по меркам растительного мира. «И недаром он впоследствии понесет за это наказание, ведь столь нечестивый поступок невозможно оставить без внимания», – добавляет толкователь. Без сомнения, плут Пиноккио испытывает бессознательную тягу к жульничеству, его манит «щедрость воров, бескорыстие мошенников, преданность фальшивомонетчиков, участливость разбойников с большой дороги». И конечно же, отдать пять монет, чтобы взамен получить две тысячи, для него – недурная сделка. К тому же, как истинный пикаро, он не может отказать себе в том, чтобы воспользоваться случаем и притвориться «состоятельным господином», то есть неосмотрительно показать двум чудесным образом явившимся на дороге грабителям свой замечательный капитал.
И вот парочка зверей и деревянная кукла – словом, трое новоиспеченных приятелей, не принадлежащих человеческой расе, выбившись из сил, на исходе дня захаживают в таверну «Красный рак»: общепринятый топос волшебной сказки. Хозяин постоялого двора перемигивается с Котом и Лисой (к слову, у этих двоих тоже имеется богатая сказочная родословная), поскольку он с ними в сговоре: он «точно хочет сказать: “Я понял, о чем вы, на том и условились”». Этот персонаж – из того же рода трактирщиков, что встречается в «Сказке об орке» Джамбаттиста Базиле, сюжет которой затем переняли братья Гримм. Хозяин постоялого двора ловко обводит вокруг пальца главного героя, Антонио из Марильяно[72], и крадет у него скатерть-самобранку и чудесного осла, испражняющегося драгоценными камнями. Именно трактирщик будит Пиноккио (которому всю ночь снится волшебное поле, где полным-полно деревьев, увешанных золотыми монетами) через пару часов после того, как Кот с Лисой ушли, и, по сути, отдает его на растерзание ночным бандитам.
Пока деревянный человечек ощупью пробирается в темноте, происходит его вторая встреча с Говорящим Сверчком: тот, естественно, не умер, если не принимать за чистую монету замечание автора о его голосе, «настолько слабом, что казалось, будто он долетает до слуха из загробного мира», и не считать его «тенью». Именно так поступает Манганелли: он делает из этого предложения закономерный вывод, что «Пиноккио понемногу сближается с миром мертвых». Тогда явившийся из преисподней призрак сверчка – только первая ласточка неминуемого следования героя в Аверн[73], куда он будет постоянно и все глубже погружаться с той самой минуты, как пустился