— Она ходит по островам за копрой, — промолвил он, как бы говоря скорее сам с собою, чем ее мною. — Дело пахнет хорошим кушем для нас за спасение корабля и его груза; она погружена до полной вместимости, судя по тому, как она сидит в воде.
— А но моему, дело пахнет чумою, судя по ее внешности, — заметил я.
— Советую вам держать язык за зубами, мистер Уиггинс, — оборвал меня капитан, — не вздумайте сказать чего-либо подобного при команде, если вам дорога ваша шкура.
Бригантина подвигалась вперед нетвердым ходом
Я тотчас же пожалел, что позволил себе высказать слишком свободно свое мнение. Если бы капитан отрядил меня на бригантину, чтобы привести ее в порт, на мою долю достался бы порядочный куш из суммы за спасенье корабля с грузом. «Прекрасная Алиса» имела с виду не больше пятисот тонн вместимости; но если она была нагружена копрой — ядром кокосового ореха, истолченного и высушенного, — то стоила, конечно, того, чтобы ее спасти. Тем временем, капитан послал разбудить мистера Снелля, старшего офицера, — забыл упомянуть раньше, что я был младший — и я решил, что случай выскользнул у меня из рук.
Мистер Снелль пришел на мостик; протирая заспанные глаза и ругаясь про себя, что его потревожили во время отдыха после жестокого напряжения и бессонных ночей, которые пришлось пережить в течение недавних бурь.
— Взгляните-ка вот на это суденышко, мистер Снелль, и скажите, какого вы мнения о нем, — обратился к нему капитан, подавая подзорную трубу.
— Ни души у колеса, ни души на палубе, повреждено на правом борту ударом приливной волны, — начал старший офицер угрюмым тоном.
— У вас очень зоркие глаза, разве мы не видим этого сами, — оборвал капитан Марвин. — Но что случилось с командой. А, как вы думаете?
— А почем я знаю, — воскликнул Снелль с насмешкой, — может их тараканы за борт прогнали, а может русалки в воду заманили. Вернее же всего, команда взбунтовалась, отправила офицеров к акулам, а теперь прохлаждается в офицерской каюте, напившись до положения риз ромом из собственного шкапчика капитана...
— Советую вам отправиться опять на боковую, мистер Снелль, — сказал капитан холодно, и я сразу понял, что Снелль испортил свои шансы еще хуже моего.
Однако слова Снелля, должно-быть, произвели некоторое впечатление на капитана, потому что, когда мы приблизились на расстояние оклика к «Прекрасной Алисе» и не получили ответа на сигналы и оклики в мегафон, он приказал мне взять с собою боцмана и четверых матросов и отправиться на бригантину, вооружившись с боцманом револьверами, а матросов вооружив кафельнагелями перед тем, как сесть в лодку. Мне было приказано осмотреть все, что следует, сделать все, что будет нужно, оставить человека у рулевого колеса и вернуться назад за дальнейшими инструкциями.
В скором времени мы очутились борт о борт с странным суденышком и обогнули его кругом на веслах, высматривая не болтается ли где-либо веревка или что-нибудь в этом роде, с помощью чего мы могли бы вскарабкаться ни борт. Ничего подобного не оказалось, но нам ничего не стоило забросить вверх веревку с кошкой на конце и укрепиться, уцепившись за шкафут правого борта. Через несколько минут я очутился на палубе с револьвером в руке. Между тем, боцман и три матроса взбирались на борт суденышка следом за мной, четвертому я приказал остаться в лодке на всякий случай.
Признаюсь, мною овладело страннее чувство нерешительности, когда все мы оказались на борту и стояли, сбившись со страхом в кучку. За исключением похлопывания парусов и плеска воды о корпус судна, все было тихо, как в могиле... Мне казалось, что я слышу, как сердце мое бьется о ребра.
Когда мы вскарабкались на борт, дул встречный ветер, и суденышко не двигалось с места, но в то время, как мы стояли, оттого ли, что течение повернуло его, или оттого, что ветер изменил свое направление, паруса его надулись, и оно тихо тронулось вперед, как-будто чья-то невидимая рука повернула колесо; я взглянул на матросов и увидел, что лица их побелели.
Я понял, что если буду колебаться и дальше, то мой крошечный отряд охватит паника.
— Вперед, ребята. За мной! — крикнул я смело, и, взведя курок револьвера, направился к кормовой части судна, где помещаются офицерские каюты,
Матросы скучились позади меня, и мы спустились с лестницы, нарочно топая как можно громче ногами. Тишина тяготила и пугала нас, и если нам предстояло сражение, то мы хотели видеть своих противников. Сражение могло завязаться, конечно, только в том случае, если предположение Снелля о бунте было верно.
Дверь офицерской каюты распахнулась, как только мы дотронулись до нее. Мы остановились, как один человек, и заглянули внутрь. В каюте не было ни мертвого, ни живого и никаких признаков борьбы.
— Слышите, сэр, что это, — пробормотал боцман хриплым голосом, хватая меня за руку, когда сверху из отворенной двери послышался резкий свист. Матросы, стоявшие позади меня, обернулись назад к будке, охваченные ужасом, и я сам испугался. Затем мы все рассмеялись и чары, овладевшие нами, исчезли, по крайней мере отчасти.
— Да ведь это канарейка! — воскликнул я и бросился вперед.
Мы обыскали офицерские каюты без всякого результата, затем отправились на нос, к баку. Было совершенно ясно, что если матросы, победившие в предполагаемом мятеже, находились здесь, то они были очень пьяны. Однако, бак оказался таким же пустынным, как и корма. Кроме канарейки, продолжавшей беспечно насвистывать и чирикать, да, пожалуй, крыс, скрывавшихся в трюме, на судне не было ни одного живого существа.
— Что же могло случиться с командой, — пробормотал я, когда мы вышли опять на палубу.
— Лодки все на местах, как те, что висят в баканцах, так и те, что разбиты волной, — ответил боцман с недоумением.
— Уйдемте отсюда скорее, сэр, на судне неладно, — прошептал Блэкстон, один из матросов, которых я взял с собою.
— Идите к колесу, Думмсон, — сказал я строго боцману, — и подведите судно ближе к «Бомарису».
Он беспрекословно повиновался, а испуганные матросы, услышав приказание, несколько успокоились.
— Давайте-ка посмотрим, что нагружено в трюме, — продолжал я, обращаясь к матросам, и они неохотно снова пошли со мной вниз.
Капитан Марвин был прав относительно груза. В трюме оказалось столько копры,