Стефан Слободяну: На другую тему. Сегодня всему миру известны слова Ниш не о том, что Бог умер. Я помню, как вы на одной из своих лекций произнесли фразу «Сегодня Бог продан». Так вот, как вы думаете, даже если мы представим, что философия умерла и наступила пора виртуальности, копий, первой реальности, второй и т. д. Да и субъектно-объектная философия постепенно уходит, к сожалению, в прошлое. Кроме того, вы, думаю, слышали о том, что весьма активно обсуждаются вопросы о траектах, то есть что-то между субъектом и объектом. Что-то «над». Так вот, если мы выведем иерархию: смерть Бога, Бог продан. Что дальше? Получается, нам стоит ожидать полную смерть человека в его антропологическом смысле?
Аркадий Недель: Честно вам скажу, мне это вообще не кажется интересным для обсуждения. «Между» субъектом и объектом, «над», «под» или «сбоку»… игра словами, не заряженными в данном контексте никаким философским смыслом. Другое дело, слова Ницше «Бог умер», которые, на мой взгляд, имеют вполне конкретный смысл: ответственность за мир, за порядок мироздания, как и за этический фундамент, который лежит в основании человеческой цивилизации больше не находится в компетенции Бога, Он больше за нас не отвечает. Теперь мы сами отвечаем как за свой базар, так и за свои деяния. Это мощнейший поворот в сторону, скажем так, культурной самостоятельности, произошедший в конце XIX века, и Ницше зафиксировал его лучше всех остальных своих современников. И он понял, что этот поворот не пройдет для нас безболезненно. Ницше обещал трагический век, что и получилось.
Стефан Слободяну: Да и сегодня еще мы находимся антропологически в очень непростой ситуации. Я не верю ни в какую смерть человека. Ведь это метафора, которую любили использовать постмодернистские авторы.
Аркадий Недель: Да, согласен.
Стефан Слободяну: Спрошу о другом: как быть с невозможностью поэзии, о которой говорил Теодор Адорно и, кажется, Ханс Йонас, возможно и другие мыслители, после Холокоста?
Аркадий Недель: Тоже метафора, как вы прекрасно понимаете. Не сомневаюсь, что Адорно, которго я очень высоко ценю, искренне хотел бы, чтобы после Холокоста поэзия была бы невозможна. И как еврей он имел полное право так хотеть, но как философ, думаю, догадывался, что такое невозможно. И дело не в том, что стыдно и неуместно или невозможно по другим причинам писать стихи после концлагерей, а потому что написание стихов, так же, как и картин, музыки и проч., является способом терапии: пишу – значит живу. Живу за себя и того парня, ту женщину, того ребенка, которые сгорели в печах Освенцима. Или по-другому: они живы, они есть в какой-то иной, неизвестной нам форме, потому что я пишу… стихи, музыку, прозу. Уверяю вас, видимый мир – только одна из форм существования, есть множество иных форм жизни, о которых нам предстоит узнать, если повезет. Подчеркну: при этом я ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не разделяю позицию некоторых еврейских теологов, что, мол, Холокост произошел по вине самих евреев и это расплата за отход от еврейских норм жизни, за измену религии, еще за что-то. А те невинные дети, которые погибли в нацистских лагерях, они-де, вернее их души, переродились в лучшем мире и все хорошо. По моему глубокому убеждению, такое может писать и говорить только невежда или негодяй.
Замечу, что Холокост – огромная проблема для иудейской теологии сегодня, потому что все непонятно, никто не может дать вразумительный ответ на вопрос: почему это произошло? Почему Бог это допустил? Если мы предполагаем, что Бог евреев всемогущ и всесилен, и то, что Он ведет свой народ, то ответа на вопрос, почему были допущены лагеря смерти, в которых погибли шесть миллионов человек, у нас пока нет.
Стефан Слободяну: Сегодня я хотел еще с вами поговорить о философии в чистом виде. Начну с «русской философии». Мне кажется, что соседство этих слов не вполне уместно. Разве есть русская нерелигиозная философия? Вряд ли мы найдем пример русской философии, за исключением тех философов, занимавшихся античностью, например, Алексея Лосева. Давайте так: философия как опыт чистой мысли. Приходит на ум Мераб Мамардашвили, человек, который смотрел на мир и на себя, что немаловажно, широко открытыми глазами, ну как мне представляется судя по его лекциям и текстам. Вопрос: где искать опыт чистой мысли?
Аркадий Недель: Начну с первой части вашего вопроса. Словосочетание «русская философия» не есть оксюморон, она вполне себе существовала и даже в каком-то смысле существует и сегодня. Другой вопрос состоит в том, что в России философия не занимает того места, которое она занимает, например, в Европе. Наша страна – литературная, мы не мыслим концептами, философскими категориями или даже логикой, мы мыслим литературными персонажами, сюжетами, ситуациями. Мысль в России ищет не истину, а правду. Разница в том, что первая относится к сфере знания, гносеологии, вторая – к нравственности.
Стефан Слободяну: Тогда такой вопрос: что вообще значит заниматься философией?
Аркадий Недель: Прежде всего, это опыт одиночества. Вы можете поучаствовать в прекрасной дискуссии, пообщаться с друзьями и обсудить с ними самые мощные вопросы философии, но мыслить философски вы будете один, вернее, вас будет двое: вы и ваша мысль. И в этой деятельности третий всегда лишний, третий невозможен, и, если он возникнет, философия вас покинет. В этом