Основной вопрос в этой ситуации заключается в следующем: сейчас у России нет действенных методов и инструментов ответа на направленную против нее политику вины во всех грехах. России приходится постоянно оправдываться, совершать симметричные меры, как, например, высылка дипломатов, которые не могут привести к идеологическому и моральному выигрышу даже в близкой перспективе. Этот метод, эту новую идеологию необходимо выработать в кратчайшие сроки. Ниже я проанализирую ситуацию более подробно, этот анализ следует воспринимать как пропедевтику к разработке новой идеологии.
Вопреки расхожему мнению, с которым я не согласен, выступление российского президента не было началом Холодной войны 2. Мало сомнений в том, что Путин не стремился к такому результату уже потому, что Россия 2007 года была не готова к новому глобальному противостоянию. Кроме того, в ту эпоху сам Путин был всячески настроен на международное сотрудничество и не желал, как для себя лично, так и для страны в целом, статуса экономического и политического «изолянта». Он не был услышан. США прочитали его выступление как неповиновение, Путин стал своеобразным диссидентом.
Вкратце повторю то, о чем я писал в своей недавней статье[45] по этому поводу: Владимир Путин порывает с политикой управления миром из одного центра и заявляет о переходе в режим параллельных политик, или нескольких центров, которые должны находиться не в подчинении один другому, образуя иерархию политического и экономического контроля, а скорее быть конформными друг другу. Он предложил политический дизайн «нового Вестфаля».
При прохождении определенного порога сложности любая система, будь то физическая, символическая или политическая, для своей жизнеспособности и во избежании катастроф неминуемо требует рассредоточения центра и замены одного источника управления этой системой на два или более. Чем больше сложности, тем больше непредсказуемых рисков и тем более вырастает катастрофичность внутри системы.
В 2007 году предложения Путина по переустройству планетарного дизайна власти, даже с математической точки зрения, оказались авангардом. Их решительное неприятие со стороны партнеров, вернее – основного партнера, объясняется отнюдь не невежеством последнего, а иными, антропологическими причинами. США не хотели делиться властью или даже допустить возникновение ее параллельных центров, не столько даже из-за возможного урона своему политическому реноме, сколько из-за того, что в разгаре была программа по созданию нового человека, для которого история бы начиналась – и заканчивалась – в Америке. В терминах культуры и незамысловатой философии эту программу ранее уже озвучил Фрэнсис Фукуяма, в политике – Збигнев Бжезинский и Сэмюэль Хантингтон. Для Фукуямы история закончилась безоговорочной победой либеральных ценностей – именно с этих позиций он позже будет критиковать Путина за его отказ принять это как свершившийся факт[46]; для Бжезинского, и в этом он не одинок, американские интересы находятся выше любых других интересов или договоренностей. Иначе говоря, и это уже идеология: не существует такого фактора, который мог бы заставить США не принять выгодное для себя решение, не существует того, чем нельзя ради этого пренебречь. Хантингтон в своей книге «Столкновение цивилизаций» (1996) разлиновал мир на несколько конфликтующих в культурном и политическом плане зон, напряжение между которыми, с его точки зрения, будет только возрастать. Этим крайне сомнительным утверждением он открыл американскому правительству, точнее, в очередной раз, уже после окончания Холодной войны в 1991 году, легитимизировал возможность прямого и косвенного участия США в любом локальном конфликте.
Так, если и правомерно говорить о какой-то Холодной войне 2 или чем-то подобном, то она началась не с выступления Путина в Мюнхене, а именно с публикации трактата Хантингтона. Важно понимать: тезис о столкновении цивилизаций – не анализ существующего положения вещей, а политическая программа, необходимая после победы США в Холодной войне с СССР. В идеологическом смысле это расширение концепции Бжезинского и других авторов, начиная с «доктрины Трумэна», о безусловном приоритете американских интересов над любыми иными факторами мировой политики.
Мюнхенская речь Путина вошла в прямое противоречие с этой доктриной, что вызвало взрыв и волны недовольствия в пространстве мировой политики, продолжающееся по сей день. Причины такой реакции две:
первая: Путин как руководитель второсортной (по представлению американского истеблишмента) державы, которая еще вчера просила о финансовых займах и чью Конституцию 1993 года писали сотрудники из USAID, когда, среди прочего, был узаконен приоритет «международного права», позволил говорить о каком-то равном партнерстве. Это было подлинное недоумение новых римских патрициев, перед которыми выступил представитель плебеев, не имеющих, как и в Древнем Риме, политических прав;
вторая: Россия, претендующая на политическую субъектность, могла бы стать плохим примером для остальных «второсортных» держав, например, для Китая.
События ближайшей декады показали, что американские опасения не были столь уж напрасными. Присоединение Крыма в 2014 году явилось известным доказательством того, что объявленный внешнеполитический курс не был риторикой. Новый статус Крыма, разумеется, не признали, однако не только исключительно по соображениям геополитики и американских интересов в регионе (интересы Украины из больших западных игроков никого тогда не интересовали, не интересуют и сейчас). Менее заметный, но при этом значимый аспект этого непризнания состоит в том, что в этой крымской истории Россия позволила себе поведение, которое свойственно только патрицию: 1845 год – отторжение от Мексики части Техаса и присоединение его к США; 1853 год – отторжение от Мексики еще примерно 140 тыс. кв. км.; 1898 год – в разгар испано-американской войны, в результате которой США захватили Филиппины, Кубу и Пуэрто-Рико – также происходит аннексия Гавайских островов.
Крым 2014 и весь последующий конфликт между Россией и Украиной явился прямым следствием перестройки однополярной модели власти. Если не говорить о геополитическом факторе, который важен сам по себе, присоединение Крыма к российской территории на символическом уровне знаменует возникновение нового политического патриция, принимающего решения в собственных интересах. Что до того было продемонстрировано в ходе грузино-осетинского конфликта в 2008 году, когда Россия защитила территории Южной Осетии, позже в Сирии, которая важна как геополитический союзник, сегодня – на Украине.
Возвращение России в статус политического патриция