Не будем забывать, если мы говорим об истории, что на лоялизме построена и американская политика. Вы не займете в Америке мало-мальски значимый пост без экзамена на лояльность, не говоря уже о постах государственного уровня. Другое дело, что американская модель дает лоялистам и их противникам возможность достаточно свободных дебатов, но при этом не следует думать, что политические решения в США могут принимать люди, чья лояльность системе вызывает сомнения. Лояльности, кстати, требуют не только от политиков и госслужащих, но и от интеллектуалов, что является абсурдом. Приведу такой пример: в 2006 году Дан Горовитц, бывший коммунист, а теперь неоконсерватор, выпустил книгу «Профессора. 101 наиболее опасный университетский преподаватель в Америке», в которой описывается анти-американская или непатриотическая деятельность профессуры, начиная с Ноама Хомского и лорда Уарда Черчилля до Эрика Фонера и Даны Клауд. В основном речь шла о реакции интеллектуалов на события 9/11; Черчилль, специалист по истории индейцев Америки и защитник их прав, назвал атаки 11 сентября естественной реакцией на политику геноцида, которую США проводили всегда, за это высказывание его уволили <sic!> из Колорадского университета. Дана Клауд, в глазах Горовитца, провинилась тем, что назвала американские СМИ «риторической терапией», задача которой перевести фокус общественного внимания с изъянов социально-политической системы на внутрисемейные проблемы. Все это очень грустно, поскольку Америка длительное время была страной с максимальной свободой слова и возможностью индивидуального неповиновения всеобщему – лояльность выбор, а не обязанность.
Однако, если этот выбор сделан, а тем более, если лоялист нужен для страны, то его прошлое, какое бы оно ни было, забудется. Пример: Курт Бломе (1894-1969), немецкий врач, дерматолог, проводивший эксперименты с заражением туберкулезом над узниками концлагерей, занимал вполне высокие посты при нацизме. Но ладно бы при нацизме, его оправдают на Нюрнбергском суде! В самом деле, любил человек свой народ настолько, что ради него ставил смертельные опыты над сотнями, если не тысячами людей из другого народа, – все ради любви. И все же интрига с Бломе – не любовь к своему народу. Еще в 1943 этот доктор занимается разработкой биологического оружия, а спустя несколько лет после войны, пройдя тест на лояльность, становится сотрудником Химического Подразделения Американской Армии (U.S. Army Chemical Corps). Испытывал ли он муки совести за уничтоженных им в концлагере людей? Сильно сомневаюсь.
Андрей Колесников пишет о Хайдеггере и его «душевных терзаниях… чье персональное немецкое «почвенничество» потребовало от него «гибели и сдачи» и произнесения омерзительных ректорских речей, а в результате не совпало с официальным нацизмом…» Это не так, и жаль, что в статье автором допущена эта ошибка. Никакого душевного страдания у Хайдеггера не было ни во время, ни после нацизма. О чем, как минимум, свидетельствует известный факт: когда многие годы спустя после войны Герберт Маркузе призвал своего бывшего учителя признать свои «ошибки», тот целомудренно промолчал. И не из-за стеснительности. Хайдеггер был нацистом по своему глубокому убеждению, нацизм был его личной религией, мифологией его детства – не зря он не переносил Фрейда и, как и все зоологические антисемиты, называл психоанализ «еврейской наукой» – и он не собирался оправдываться перед евреем или Евреем – левой интеллигенцией послевоенной эпохи. Его Schwein-онтология, Schwein в плане ее философского вкуса и провинциальной лубковости, поданая читающей публике в «Бытии и времени» в 1927 году, оказалась слишком трудноперевариваемой для парней попроще, как Гитлер и его команда. Последний любил внятный стиль и ясную мысль, стилистически он был с Шопенгауэром без Ницше, о чем сообщает Лени Рифеншталь из ее личных разговоров с Гитлером. «Майн Кампф», вышедший двумя годами раньше сочинения Хайдеггера, в этом смысле книга более онтологически цельная и предлагает более радикальные решения как по вопросу «бытия» (майн), так и «времени» (кампф).
Лоялизм в сегодняшней России особенно ничем не отличается от лоялистских тенденций в современной Европе или где-то еще, где власть не меняется уже довольно долгий период. Во Франции, если вы хоть намеком дадите понять, что не согласны с политикой, которую проводит власть, или выскажете критическое отношение к «демократическим методам» этой власти, вы лишитесь ваших привилегий, можете лишиться работы, и подвергнетесь социальному остракизму. Открытая конфронтация приведет к телесным увечьям – случай желтых жилетов. То, что Андрей Колесников называет соревнованием наперегонки маленьких «Путиных» по части лояльности, представляется мне не совсем точным описанием происходящего. В данном случае дело не столько в лояльности как таковой, а в отчасти бессознательном старании большинства удержать систему в ее устойчивом положении, поскольку именно в ней родился и может развиваться новый бюрократический класс «2012+».
Он прекрасно понимает, что удержаться при сломе и перейти из одной системы в другую, как это было в 1990-х, без потери статуса и материальных благ смогут очень немногие. 2012+ понимает и то, что, с точки зрения энергозатрат, значительно выгоднее удерживать эту систему в рабочем состоянии, чем готовиться к новому переходному периоду. Верно, что за последние пять-семь лет в руках бюрократии (истинных и псевдо-лоялистов) сосредоточилась немалая власть, но едва ли правильно, концептуально говоря, смотреть на них как на андегрейдовых клонов президента. Проблема Владимира Путина сейчас скорее заключается в том, чтобы в ближайшие годы власть не перетекла к 2012+ еще больше или почти целиком. Ибо в этом случае напряжение между государством (силовыми структурами) и гражданским обществом сильно возрастет, и Путин уже едва ли сможет контролировать этот процесс. Что бы кто ни говорил, сегодня гражданское общество в России есть, его лоялизм или антилоялизм не столь важен, гораздо важнее то, что это люди – те же, кто поддержал Ивана Голунова, Павла Устинова и других – являются мощным сдерживающим фактором 2012+.
И в этой связи подписание Путиным закона об иностранных агентах, позволяющий признавать таковыми не только юридические, но и физические лица, хотя и понятная реакция сбалансировать признание телеканала RT иностранным агентом, явная оплошность Кремля. Политика снова строится как ответ им на притеснения нас, что стратегически неверное решение. Никакой «иностранный агент» в виде блогера или журналиста не сможет нанести больший вред свободе слова в стране, чем закон, который ограничивает свободу его личного