Илай тоже пригубил свою порцию. Действительно, вкусно, но как-то чересчур сладко и вяжуще. Но если девушкам нравится…
– А у тебя много этого шоколата? – допытывалась окончательно обнаглевшая младшая.
– Сколько захочешь!
Обе выглядели чрезвычайно довольными друг другом.
Советник, до того момента молчавший и даже не прикоснувшийся к своей чашке, деликатно кашлянул, привлекая внимание. Илай поднял взгляд.
– Юноша, предлагаю пройтись и побеседовать. С глазу на глаз.
Янтарь тяжело сглотнул. Сейчас ему доходчиво объяснят, что от столь благородных девиц ему, босяку, стоит держаться подальше. И, если повезет, все же сообщат цель, с которой их сюда прислали.
Девушки были так увлечены беседой, что и не заметили, как их оставили. Илай медленно шел бок о бок с графом прочь от беседки. Теперь он обращал более пристальное внимание на сад, который с каждой минутой казался ему все более знакомым. Как и сам Андрей Феофанович. Сейчас Илай уже замечал в нем черты человека, каким он был десять лет назад.
– Это же вы меня забрали тогда? – вырвалось у него. – Из рыбацкой деревни…
Граф остановился и пристально посмотрел на Илая.
– Рина сказала мне, что теперь ты помнишь о тех событиях. Бесспорно, ты прошел через тяжкое испытание. Не только для ребенка, для любого человека.
Илай, ожидавший гневной отповеди за дерзость и уже вжавший голову в плечи, вздрогнул и закусил губу.
– Но… почему?
Рослый, как и его дочь, Советник возвышался над Янтарем на добрых три вершка, отчего тому приходилось смотреть на него снизу вверх.
– Боюсь, твое обращение в гемма было неизбежно. Весть о произошедшем в деревне быстро достигла глиптиков, и они, если ты не помнишь, уже выслали туда отряд инквизиторов. Так как ты слышал глас серафима, застань тебя инквизиторы на берегу, то учинили бы за тобой особый присмотр. В лучшем случае, подозреваю, ты стал бы не янтарем, а турмалином.
Илай зябко повел плечами. Октав как-то между делом говорил ему, что из него вышел бы неплохой инквизитор.
– А в худшем? – выдавил он.
– Рискну предположить, что ты бы больше не увидел солнечного света, став постоянным предметом для изучения глиптиков. Юный мистерик такой мощи, да еще и коснувшийся истинного чуда, первого за две сотни лет… – Тут Андрей Феофанович заметил ошеломленный взгляд Илая. – Разве ты еще не понял? Все геммы рождаются мистериками и являются ими до ритуала сингонии, что искажает их природные способности так, как это угодно Церкви. Насколько я понял по разрушениям в деревне, ты был дисгармоником. По одному велению твоей мысли и растревоженной горем фантазии двери домов разлетелись в щепки, а люди вышли навстречу Гласу. И от него погибли.
– Значит… значит, это не…
Илаю сделалось дурно, он с трудом стоял прямо. Снежный сад, мерцая, закружился перед глазами, и он зажмурился, до боли стиснув кулаки.
– Не ты умертвил тех людей, – качнул подбородком Советник. – Они не выдержали мучений, что приносил им Глас.
– А Рина… она? И остальные…
– Разумеется, все они были мистериками. Не могу сказать за всех, их истории мне неизвестны, но моя дочь родилась аструмом. Вернее, не совсем родилась… – Граф отвернулся и посмотрел вдаль, туда, где заканчивался сад. От территории другого особняка его отделяла еще небольшая роща, потому никто не мог видеть или слышать их. – Мои просьбы привели к тому, что вы оказались в столь шатком положении. Но вы не убоялись потерять все, пойти против Инквизиции и самой Церкви, чтобы спасти Катеньку, а потому я не убоюсь защитить вас. Судьба моей дочери связана с твоей уже давно. Как бы удивительно это ни звучало, ты единственный, первый за мою жизнь человек, который заслуживает знать всю правду.
Илай затаил дыхание. Ровный тон этого благородного человека успокаивал его, помогал примириться с поразительными фактами. Впрочем, он уже начал подозревать нечто подобное, но ни за что никогда не пришел бы к этим выводам самостоятельно – слишком глубоко проникли в его разум догматы Церкви. Андрею Феофановичу же хотелось верить. Нет, он просто верил ему, хоть и не мог увидеть колыханий завесы истины, как Норма.
– Это началось почти восемнадцать лет назад. Я тогда только поступил на придворную службу и был полон надежд. У меня была любимая жена, и вскоре после свадьбы мы уже ждали первенца. Ольга так радовалась грядущему материнству, – так же ровно продолжил он, но на имени жены голос Советника дрогнул. – По словам Церкви, дети – величайшее благо, так как их добронравие смывает грехи отцов. Однажды, когда Ольга была уже глубоко беременна, нас пригласили на празднование дня Марфы-угодницы, где должны были собраться все будущие матери из благородных семейств. Все шло прекрасно, она много шутила и охотно общалась с подругами, но в один момент… с ней что-то произошло. Ольга застыла перед большим, в пол зеркалом, а затем, точно сомнамбула, подняла руку и указала куда-то вглубь. «Мирочерпий, – не своим голосом произнесла она. – Мирочерпий смотрит на нас всех». Вино потеряло естественный вес, взмыло над бокалами, а после хрусталь полопался, и все гости, разряженные по случаю светлого праздника во все белое, оказались словно забрызганы кровью. Естественно, поднялся страшный гвалт, а Оля… – Он с силой провел по лицу рукой, оттянув кожу на выступающем подбородке. – Разразился скандал. Заподозрили, что в моей жене пробудился ранее скрытый дар мистерика. Или же она намеренно скрывала его ото всех, что еще хуже. Начали шептаться о ереси у самого трона. Мне пришлось временно оставить службу и срочно увезти супругу из столицы. Моя карьера летела в бездну, да и шут бы с ней, но не вместе с будущим всей моей семьи. Граф Бернотас, долгих ему лет, уже тогда благоволил мне, а потому оказал всю возможную помощь с этим предприятием. Однако даже там, где мы нашли временный приют, Оле не делалось лучше. Беременность протекала тяжело. Временами она впадала в забытье, а потом вновь принималась вещать. Я был на грани отчаяния. Она ведь никогда и ничем не выказывала странностей, не было и намека… Впрочем, дело ведь совершенно не в этом. Я бы любил ее, даже будь она мистерикой, да даже еретичкой. Я бы все равно…
Илай молча кивнул. Он никогда не сталкивался с проявлениями подобных чувств и тем более не догадывался, что они могут быть столь отчаянными даже спустя годы. Но в то же время Советник даже на пике откровенности не выглядел слабым и смешным, напротив – каждое слово говорило о внутренней силе и приводило Илая в неясный душевный трепет. Вот, значит, каким может быть мужчина,