— Чушь! Моя подруга не…
Но Офет втянул меня в прихожую.
— Моя соба…
Я не успела договорить — увидела в темноте два круглых красных огонька. Значит, пройдоха уже внутри. А потом мои ноги подкосились, и я упала бы, если бы Офет меня не подхватил. Мир закружился, вспыхнул красным заревом и потемнел.
* * *
Очнулась я в кресле, обложенная подушками и грелками, завернутая в одеяла. Блаженство!
— Элиза, я, конечно, рада видеть, что рассудок возвращается к тебе, но бога ради! Ночью! По снегу! Пешком! О чём думала твоя матушка⁈
Я открыла глаза и увидела совсем близко узкое, вытянутое сердитое лицо подруги. Позади неё маячил хмурый Офет. Супруги уже успели привести себя в порядок. Ноэми красовалась в строгом сером платье с угольным корсажем. Даже причёска её была подобрана, и тёмные волосы подколоты булавочками гладко-гладко, а Офет успел надеть не только бархатный дублет, но и нахлобучил на светлые волосы синий берет с фазаньим пером.
— О том, как понадёжнее выдать меня замуж, — ответила я, чувствуя, что вся дрожу.
Озноб? Неужели я заболела?
Ноэми подняла тонкие брови. Уголки её губ поползли вниз.
— Элиза, замужество — это удел любой благочестивой женщины, которая, конечно, не избрала монашескую стезю. Или ты хочешь поступить в монашеский орден?
— Нет, но…
— Значит, твоя доля — выйти замуж и родить супругу детей. В Писании…
— Ной! — крикнула я в отчаянии. — Подожди. Я это всё и без тебя знаю. Но скажи, ты же любишь Офета?
— Мой долг — любить и почитать своего супруга, — сурово ответила она.
Ну да. Долг. Ага. Мне вспомнилась её коленопреклонённая поза, и я невольно отвела глаза, чувствуя, как снова начинаю краснеть. Зачем я только заглядывала в чужое окно? Как теперь мне смотреть в благочестивое лицо подруги детства?
— Даже если супруг стар летами или не очень красив внешностью, — продолжала наседать Ноэми, — христианский долг благочестивой женщины…
— Он молод и хорош собой, но что это меняет?
— Ничего, — неожиданно согласилась подруга. — Потому что красота скоропроходящая, а молодость проходит ещё быстрее. Браки заключаются на небесах, моя милая, и Господу виднее, какого мужа для тебя получить душеспасительнее…
Ну вот, теперь не только щёки, но и уши полыхают.
— Или ты хочешь скатиться в тот же омут разврата, как и моя сестрица Золушка? Да, соглашусь, что иметь свой собственный дворец, предаваться в нём обжорству, танцам до утра и блуду, наверное, кому-то может показаться пределом мечтаний, но вот только расплата потом придёт непременно, и после смерти черти…
Я закрыла глаза. Перебивать Ноэми, севшую на любимый конёк — адские мучения грешников — было бессмысленно. Говорить же ей, что я видела их страсть — бесполезно. Вряд ли Ноэми даже самой себе признается, что полчаса назад не просто выполняла супружеский долг благочестивой жены, а испытывала от его исполнения удовольствие. Ну что поделать — такой она человек. Ей очень нужно верить в собственную святость, хотя, конечно, Ноэми бы яростно отрицала её вслух.
Дождавшись окончания нотации, я выпила кружку горячего пунша, молча поданную мне Офетом, а потом устало попросила:
— Хорошо, Ной, я согласна с тобой. Благочестие — превыше всего и всё такое, но… Ты — придворная дама, сестра жены брата короля. Ты можешь помочь мне встретиться с государем? Это очень важно. Боюсь, что у меня есть сведения о готовящемся заговоре…
Ноэми закатила глаза, раздражённо забрала у меня кружку.
— Ты бредишь, дорогая. Какой заговор? Ты о чём вообще?
— Меня хотят выдать замуж за язычников из Великой степи, — выдохнула я.
— Что? — удивлённо переспросил Офет. — Что вы имеете в виду? Как это возможно? Это же наши враги, и потом… Я же — командир бременской стражи, я бы непременно знал, если бы…
Я чуть не спрыгнула с кресла и не затанцевала от радости: так значит, я права! Это действительно заговор против короля! А тогда Его величество вмешается, и мачеху арестуют, а я… я смогу больше не строить дурочку, и мы с папой будем жить нормально и…
— Офет, — вздохнула Ноэми и с упрёком посмотрела на него. — Элис просто устала. Да, милая? Пойдём, я устрою тебе постель.
— Меня выдают за Кариолана, седьмого ворона кагана, — быстро ответила я.
Ной, пожалуйста. Ты же должна понимать, что я не могла такое выдумать?
— Кого? — удивился Офет.
Ноэми пихнула его в бок острым локотком.
— Может, всё не так плохо, Элис? Зато у тебя будет муж, который летает, а это редкость в наши дни. Да и вряд ли птица…
— Это не птица! — крикнула я и вскочила. — Это титул у кочевников. А я не сошла с ума. Спасибо за пунш, и что пустили, и… Я, пожалуй, согрелась.
И я решительно направилась к дверям. Ноэми вдруг обняла меня и прижала к себе.
— Ну подожди… Не торопись. Знаешь, очень сложно во всё это поверить, когда… Ну вообще, сложно. Сейчас глубокая ночь, в королевский дворец тебя всё равно не пустят, а завтра Офет поговорит с герцогом Ариндвальским…
— Герцог Ариндвальский — такой же заговорщик, как и моя маменька. Он был при сватовстве…
— Ну, значит, не с ним, а с самим королём. У него в час дня ежедневный доклад в королевском кабинете. А ты как раз выспишься и приведёшь себя в порядок.
В её словах была разумность. Ноэми вообще обладала здравым складом ума, в отличие от меня. Я задумалась.
— Ты мне веришь? — спросила подругу прямо.
Она вздохнула:
— Нет. Это слишком невероятно. Твоя матушка была фрейлиной королевы Белоснежки, она не может не понимать, во что ей могут обойтись подобные интриги. А ты, прости, но… год назад ты только мычать была способна, и я не могу быть уверена, что у тебя сейчас с головой полный порядок…
Увы, Ноэми была права. Я понимала её. И вряд ли моё откровение о том, что изображать сумасшедшую мне пришлось, чтобы избежать яда. Заглянув в хмурое лицо, я тихо спросила:
— И всё же ты согласна мне помочь?
— Мы же подруги. Наш долг…
Я просто обняла её и поцеловала в щёку.
— Спасибо.
Продолжая благочестивить, Ноэми взяла лампу и повела меня наверх. Лестница под нашими ногами скрипела просто отчаянно и казалась какой-то