— Не сомневайся, царь-батюшка. Костьми лягу, а в город врагов твоих не пущу!
Я лишь кивнул, соглашаясь со словами воеводы. Ему теперь руку Шуйских держать никакого резона нет.
— У тебя как, дядько Данила, всё готово?
— А когда у меня иначе было, Фёдор Борисович? — удивился запорожец. — Ты же меня знаешь.
— Знаю, — не стал отрицать я. — Но спросить, должен был. Так. Бутаковым я гонца с приказом о завтрашнем выступлении уже направил, — продолжил я подводить итоги прошедшего дня. — Дворяне вместе с нами поскачут, так что если среди них и есть послухи Шуйских, предупредить Митю они уже не успеют. А ты, Афанасий Никитич, проследи, чтобы завтра до полудня никто из Костромы не выехал. А подозрительных и позже имай да как следует поспрашивай.
— Сделаю, государь.
— Ну, значит всё. Скоро всё решится. Нам только и осталось, что на помощь Божью надеяться да самим не плошать.
Глава 19
Движущееся в сторону Ярославля войско мы догнали ближе к вечеру, когда Солнце, уже давно миновав зенит, начало ощутимо клонится к горизонту. Сначала нам на пути встретился десяток всадников из сотни Подопригоры, оставленный Якимом в арьергарде, дабы никакие супостаты нечаянно в тыл моей армии не ударили.
— Где сотник? — спросил я у знакомого по битве с отрядом боярских холопов Ефима.
— В Ясеневке, государь, на постой встал. Это деревенька, что в двух верстах в стороне от основного тракта стоит, — пояснил мне десятник. — Яков Остапович сторожится большим отрядом на тракте появляться, дабы вражеские разъезды ничего не заподозрили.
— Ты кого, собачий сын «вичем» величаешь⁈ — высунулся сбоку Борис Бутаков, младший из двух братьев, что верховодили костромским дворянством. — Такого же холопа, как ты⁈ И почему с коня, государю, поклон бьёшь, а не на колени падаешь⁈
Ну, вот опять! Как же мне всё это успело надоесть! Постоянные склоки, выяснения, кто родовитей, похвальба заслугами предков. Я думал, что хотя бы с тем, кому во главе дворянской конницы встать, проблем не будет, так они мне и тут прямо перед самым началом похода концерт устроили! Мы как раз поутру начали из города выезжать, как к нам навстречу ещё почти полсотни всадников во главе с Леонтием Полозовым подъехало.
И началось! Братья Бутаковы о своём первенстве ревут, Леонтий заслугами своего предка, Ивашки Полозова, что у самого Ивана Грозного в ближниках был, козыряет. Как я их всех троих прямо там не повесил, сам не знаю. Уже и лишним пяти десяткам хорошо вооружённых всадников не рад был. И это худородное дворянство. Как подумаю, что начнут боярские роды вытворять, завыть от тоски хочется.
В общем, в этот раз стерпел, скрепя зубами, разделив поместную конницу на три неполных сотни и поставив каждого из спорщиков во главе собственного отряда. Пусть все трое у меня под рукой ходят. До поры…
Но это не значит, что они теперь и в остальном войске свои порядки наводить будут.
— Ты, Бориска, впереди царя не лез бы, — окатил я стужей сразу побледневшего дворянина. — Я тебя во главе отряда поставил? Вот им и ведай!
— Так я же о твоей чести пекусь, надёжа, — нашёл в себе силы ответить, Бутаков.
— А не высоко ли взлетел, чтобы хранителем моей чести стать? — зло съязвил я, окончательно ставя на место зарвавшегося сотника. — Ты, Бориска, покуда, всего лишь московский дворянин. Вот выйдешь в думные бояре, тогда… И тогда сначала дозволения спросишь, прежде чем слово молвить.
Может, зря? Как бы Бутаковы на меня теперь зла не затаили. Вот возьмут, и на сторону Шуйского перебегут. Хотя нет, не успеют. Всё время на глазах у меня будут, а уже завтра-послезавтра сражение. Да и нельзя иначе было. Если я сейчас им волю дам, то что потом будет? Стану, как второй самозванец, безвольной игрушкой в руках своих воевод.
— А земные поклоны на время походов для гонцов и докладчиков отменены. Этак, пока иной у моих ног валяться будет, неприятель следом может ударить, а меня о том и упредить вовремя не успеют, — добавил я, оглянувшись на дворян. — Дозволяю поясной поклон бить.
Не, не переметнутся Бутаковы. Их раньше выдадут. Вон как Полозов злорадно скалится. Может, и вправду, повесить брательников, а его во главе всей конницы поставить? Эх, мечты, мечты. Леонтию, я не больше, чем его конкурентам доверяю. Пусть лучше приглядывают друг за другом. Вот разобью Шуйского и вся эта троица уйдёт на второй план. Там более зубастые щуки на первые роли всплывут.
— Что о Шуйском слышно?
— Три дня назад ещё в Ярославле сидел, — после отповеди Бутакову, явно приободрился Ефим, — но, если верить перебежчикам, уже выходить в поход собирался. А вышел или нет, не ведаю. Последний мой гонец к Подопригоре ещё не вернулся. И это, государь, — покосился десятник в сторону Порохни. — Людишки сказывают, что к князю Шуйскому отряд из запорожцев на помощь подошёл. Ещё из тех, что с первым самозванцем на Москву шли.
— Сведения верные? — сразу помрачнел мой соратник.
— Сами не видели. Они с запада со стороны Твери пришли. Две сотни конных, если видакам верить.
Плохо. Нам тут ещё запорожцев для полного счастья не хватало. И так враг нас по численности значительно превосходит. А тут ещё вопрос; как себя Порохня поведёт? Будет ли воевать против своих товарищей? Такого уговора у меня с ним не было.
— Я тебе престол помочь вернуть клялся, Фёдор Борисович, — заметил мой взгляд запорожец. — С тобой до конца и пойду. Попытаюсь товарищей на свою сторону перетянуть. Отзовутся — хорошо, нет — не в первой сечевикам между собой в сече сходится. Господь рассудит, за кем правда была.
— Значит, так тому и быть, — кивнул я Порохне. — До войска далече ли?
— Версты две, государь, — сообщил мне Ефим и добавил, скривив губы: — И ещё на полверсты растянулись.
На полверсты? Меня прямо в сердце неожиданно кольнуло дурное предчувствие. Что может быть более уязвимым, чем находящееся на марше, растянувшееся по зажатой промеж лесов дороге войско? Нет, понятно, что князь Шуйский хорошо если к этому времени из Ярославля вышел. Его осторожность и неповоротливость жирной, красной чертой по всем им проигранным битвам проходит. Да и Подопригора,