От автора: Друзья, не забывайте ставить ❤️, если история Григория Вам нравится. «Сердечки» дают автору обратную связь, указывая на верность выбранного им пути))))
Глава 4
Свалившийся на голову титул «Поставщик Двора Его Императорского Величества» вместо ожидаемого золотого парашюта обернулся стопудовой наковальней на шее. Надеялся, что гербовый орел на вывеске распугает шавок, однако вышло ровно наоборот: блеск золота сработал подобно куску сырого мяса, брошенному в псарню.
Рутина душила беспощадно. Заказы пошли валом, напоминая мутный, всесметающий сель, где каждой купчихе третьей гильдии срочно требовалось «что-то от Саламандры» для утирания носа соседке. Пришлось спешно нанимать людей и расширять штат. Я метался между столом с эскизами и верстаком, изо всех сил стараясь удержать марку.
Во дворе, в мастерской, тоже творилась чертовщина: Иван Петрович, похоже, объявил войну сну. Его «чугунная дура» — двигатель — рычала и плевалась копотью чуть ли не круглые сутки, заставив дворника Ефимыча сменить крестное знамение на отборный мат. Сам Кулибин бродил с безумным блеском в глазах, однако я предпочитал не лезть. Пусть развлекается.
Вымучивая эскиз для княгини Юсуповой, я уже готов был взвыть. Баба вздорная, богатая, с полным отсутствием вкуса, требовала «чего-то эдакого, воздушного», при этом настаивая, чтобы «камни были с кулак». Совместить несовместимое не удавалось, и полпачки бумаги уже полетело в корзину, когда скрипнула дверь, впуская гостя.
Кулибин протиснулся боком. Сменив привычную угрюмость на вороватое довольство, он выглядел так, словно только что обыграл в карты самого черта.
— Не спишь, счетовод? — проскрипел он, бухаясь в кресло.
— Пытаюсь, Иван Петрович, — буркнул я, не поднимая головы от стола. — Юсуповой нужен туман из булыжников. Жаль, я не волшебник.
Хмыкнув, изобретатель завозился, извлекая что-то из-за пазухи. На стол шлепнулась пухлая папка — серый казенный картон, источающий запах сургуча и департаментской пыли.
— Глянь.
Отложив карандаш, я вздохнул:
— Опять? Соседи жалобу накатали на шум?
— Читай. — Грязный палец подтолкнул папку ближе.
Развязав тесемки, я обнаружил гербовый лист. «Привилегия на исключительное право производства и продажи самопишущего пера…». Патент. Молодец старик, все-таки дожал бюрократов — Воронцов упоминал о его хождениях по кабинетам. Я уже собирался поздравить и вернуться к своим проблемам, но взгляд зацепился за строчку ниже.
«Авторы и правообладатели: надворный советник Иван Петрович Кулибин и мастер ювелирного дела Григорий Пантелеевич Саламандра. В равных долях».
Замерев, я поднял взгляд на старика, который, прищурившись, методично вытирал руки ветошью.
— Это… зачем? — вопрос прозвучал глупо. — Моя там только идея, и то — на словах.
— Затем. — Отшвырнув тряпку, Кулибин подался вперед. — Полагаешь, я только гайки крутил, пока ты по дворцам шастал?
Из необъятного кармана штанов на стол лег увесистый предмет. Авторучка. На сей раз никакой малахитовой бутафории для монарха — передо мной лежал настоящий инструмент. Вороненая сталь, латунный колпачок, отсутствие гравировки — вещь тяжелая и хищная. Еще проще той авторучки, что он сделал мне.
— Помнишь, ты про капилляр говорил? Чтобы не сохло. Я покумекал… Сделал. И штампы выточил, так что теперь мы их не напильником шкрябаем — прессом давим. Две сотни в неделю вылетают как с куста.
Ноготь изобретателя стукнул по металлу.
— Первая партия на складе, две тысячи штук. Военное министерство уже в очередь встало. Писанины у них много, а перья чинить — казенное время тратить.
Взяв ручку, я ощутил приятную тяжесть и идеальный баланс. Резьба колпачка шла мягко, как по маслу. Господи, да он же не понимает… Или наоборот?
В мозгу будто сработал высоковольтный рубильник. Паркер. Двадцать первый век. Империи, построенные на дешевом пластике и штамповке. Ювелирное искусство обслуживает избранных, канцелярские же товары нужны всем: каждому писарю, поручику, засаленному купчине. Речь шла не о тысячах — о миллионах. На века.
И этот вечно ворчащий на мою «заумь» старый медведь добровольно вписал меня в долю, разделив барыши поровну. Имея полную возможность забрать всё себе, ведь идея без реализации — пшик в любом времени. Сделав все руками и наладив производство, он мог оставить меня с носом, и никто бы слова не сказал. Да, Воронцов говорил мне это, но я не придал этому значения. Сейчас же я был в растерянности. Одно дело знать что где-то что-то там, другое — держать в руках.
— Иван Петрович, — голос предательски сел. — Вы хоть понимаете, что это… Это же золотая жила.
— Понимаю, — дернул щекой старик. — Чай, не лаптем щи хлебаю.
— Тогда почему? В чем подвох?
Нахмурившись, Кулибин почесал бороду, оставляя на седине черные масляные полосы.
— Подвох ему… — проворчал он. — Идея чья была? Твоя. Без подсказки я бы с пружинками всю жизнь колупался. Это раз.
Помолчав, он уставился в окно, где серый дождь полосовал стекло.
— А второе… Ты меня с печи стащил, парень. Дал угол, дал железо. Но не это важно. — Он вздохнул. — Радостно, когда мечты исполняются, понимаешь? Мы с тобой, Григорий, теперь в одной упряжке: телега перевернется — вместе костей не соберем. Зато если в гору пойдет…
Махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху, он закончил:
— Короче. Подпиши там, где место для подписи. И давай думать, почем это продавать. Я мыслю, рубля по три за штуку — в самый раз. Казне скинем, конечно.
В горле першило. В мире, где ближнего норовят продать за медный грош, сидел этот немытый гений и по-мужицки, по совести делил со мной империю. Просто так.
Притянув лист, я расписался той самой стальной ручкой, оставляющей жирный, черный след. Я прикинул стоимость материала и усмехнулся. Наверняка себестоимость не больше полутора рублей.
— Три рубля — это благотворительность, Иван Петрович. Пять. И сменные баллоны с чернилами — отдельно. Еще полтинник. Чернила, кстати, предлагаю варить свои, особые, чтобы не выцветали.
Хмыкнув в бороду, Кулибин блеснул глазами — искра в них была не бесовская, а вполне человеческая, жадная до дела.
— Ишь ты, хваткий. Ладно, пять так пять.
Сгребя бумаги, он тяжело поднялся, хрустнув коленями.
— Пойду я. Там у меня клапана притирку проходят, нельзя им остывать.
У двери он замер, обернувшись через плечо:
— А Юсуповой скажи, пусть горный хрусталь матовый берет. Будет ей туман, раз так приспичило.
Дверь захлопнулась, оставив меня одного. Эскиз колье лежал передо мной. Мысли витали далеко от бриллиантов. Удивил старик, удивил.
В конце декабря снегопады зарядили сутками, превратив столичные улицы в непролазное месиво, где вязли даже лихие курьерские тройки. Зато в «Саламандре» было уютно и тепло: