И еще одна девушка не веселилась, не пела – Устинья. Все никак не могла отойти от испытанного не так давно ужаса, а более того – от позора. Сидела, грустила одна, потом в рощицу березовую пошла – зачем, кто знает?
Олена ее издалека увидала, нахмурилась, ухажера своего за рукав потянула:
– А ну, к хороводу пойдем.
– Ты же только что говорила, что плясать не хочешь.
– Не хочу, – упрямо склонив голову, девушка прошептала властно: – Но к хороводу пойдем.
Десятник пожал плечами:
– Как скажешь.
Оба подошли к веселящимся казакам и девушкам, вступили в круг, кто-то из казаков тотчас же выбрал Олену в дрему, а та – Настю. Шепнула, за руку взяв:
– Там Устинья в березняке. Одна. Кто бы приглядел…
Молча кивнув, Настена хотела было подойти к Ивану, но тут же передумала, вытащила из хоровода Маюни, про Устинью шепнула. Подросток со всей серьезностью тряхнул челкой, улучив момент, вышел из круга, побежал в рощицу… Да там едва не наткнулся на целующуюся парочку – бугаинушку Михейку Ослопа и черноокую Аючей, красавицу из кочевого народа ненэй ненэць.
Аючей, упав в траву, уже стащила с себя оленью рубаху, лежала голой, не замечая вокруг ничего, кроме Михея. Что-то шептала, обнимала, ласкала…
Здоровяк тоже приговаривал:
– Люба ты моя… люба…
Сладостно застонала Аючей. Невдалеке, на березе, шевельнулась ветка. Туда и побежал Маюни, стараясь не спугнуть парочку… Хотя вспугнешь их сейчас, как же! Токующих глухарей ведь можно голыми руками брать.
Отрок обнаружил Устинью на поваленном бурей стволе – девушка сидела, уткнув голову в колени, и плакала.
– Ус-нэ, – присев рядом, Маюни осторожно погладил девчонку по голове. – Ус-нэ.
Устинля враз встрепенулась, глазищами синими зыркнула:
– Тебя еще тут не хватало! Зачем пришел?
– К тебе, – моргнул отрок. – Я не буду мешать, даже говорить ничего не буду. Просто посижу рядом тихонько, да-а. Можно?
– А если скажу нельзя – уйдешь?
– Уйду. Во-он за то дерево.
– Тьфу ты! – дева забыла про слезы. – Никак от тебя не отделаться! Ты чего такой прилипчивый-то, а? Не Маюни, а липучка, репей.
– Чего в хоровод не пошла?
Сказав, отрок весьма запоздало спохватился, что ляпнул лишнее. Вскочив на ноги, Устинья бросила с гневом:
– Иди ты к черту!
Плюнула, выругалась да пошла прочь. Правда, почти сразу же обернулась:
– Мы, православные девы, не такие, как ваши… грешницы. Эвон, разобрали уже казачин – ни стыда, ни совести! Кто их потом замуж возьмет, таких…
– Возьмут, – несмело улыбнулся подросток. – Еще как возьмут!
– Это бесстыдниц-то?! Порченых?
– У нас и у нэней нэнець другие обычаи, да-а, – Маюни покачал головой. – Если у женщины много мужчин – это хорошая женщина. А если приходит гость, ему хозяин на ночь свою жену уступит!
– Тьфу ты! – снова заплевалась Устинья. – Пакость какая.
Отрок повел плечом:
– Просто народу мало – нужна свежая кровь. Иначе вымрут все, выродятся…
– И откуда ты про все это знаешь?
Девушка рассерженно прищурилась, однако не уходила, словно бы ее тут что-то удерживало. Любопытство? Или что-то еще?
– Я много чего знаю. Мой дедушка шаман был, да-а.
– Язычник… волхв!
– Ус-нэ… – тихо промолвил юный остяк. – А ты куда сейчас собралась?
Устинья сверкнула глазами:
– Не твое дело! И… как ты меня назвал?
– Ус-нэ. Нэ – по-нашему – девушка. А Ус – Устинья. Просто Устинья – длинно слишком, да-а. Можно, я тебя Ус-нэ буду звать?
– Хоть горшком назови…
– Давно хотел тебе кое-что сказать… Можно?
Девушка пожала плечами:
– Говори.
– Ты очень-очень красивая, Ус-нэ, – взволнованно прошептал Маюни. – Красивая, добрая, умная. Воистину, счастливым станет тот, кто введет тебя в свой дом! Я вот, чуть подрасту и… Ой! – подросток замялся. – Прости, если обидел, да-а. Я вашу речь неплохо знаю, да вот только обычаи у народов всех разные – что хорошо у одних, у других – худо, часто бывает так… А можно, я с тобой пойду? Туда, куда ты собралась. Сзади пойду, хочешь – совсем-совсем на глаза попадаться не буду, да-а.
Устинья неожиданно рассмеялась:
– Если я тебе не увижу – тогда зачем спрашиваешь?
– Хочу, чтоб ты знала, да-а.
– Ну, тогда пошли… или здесь посидим, у березы, – девушка вернулась обратно, уселась рядом с Маюни на поваленный ствол, улыбнулась задумчиво. – Знаешь, как-то непонятно – здесь ни комаров, ни мошек нет. А должны бы во множестве виться – тепло!
– Я тоже заметил, что нету, – тихо отозвался отрок. – Но не ведаю, почему так. Аючей говорит, потому здесь и олени тучные – не зря ненэй нэнець сюда на охоту ходят, хоть тут и людоеды-менквы…
– Тут не только людоеды, – вздохнула Устинья. – Тут и драконы, и, говорят, колдуны.
– Нет, – Маюни дернул шеей. – Здесь, на берегу – только товлынги и менквы. Драконам и колдунам тут холодно… Ус-нэ…
– Чего тебе?
– Сказать хочу… Так хорошо сидеть с тобой, да-а. Завтра, как поплывем, снова речи своей учить тебя буду… и речи ненэй ненэць. Помнишь что-нибудь?
– Да что я – дура? – обиделась девушка. – Эква – бабушка, ас – широкий, ях – река, эрве – озеро, мисс – лес… теперь знаю и нэ – дева.
– Ты – умная, Ус-нэ. Скоро совсем хорошо по-нашему говорить будешь.
В синем вечернем небе светили две луны: одна настоящая, серебряный молодой месяц, и вторая – притихшее на ночь фиолетовое колдовское солнце. Никто – ни казаки, ни Маюни, ни ненэй ненэць – не знали, как и зачем оно светит, почему угасает на ночь, чтоб вновь вспыхнуть жаркой яркостью днем? Наверное, так удобно его хозяевам, злобным колдунам сир-тя… в существование которых молодой атаман как-то все меньше верил. Нет, были людоеды-менквы, были драконы – все это реальное и, можно сказать, уже хорошо знакомое зло, но вот о колдунах Еремеев пока лишь только слышал, но не видел ни одного. Что, если они вымерли? Что менквы сами по себе напали на нэней нэнець? Тогда золотой идол… он есть ли? Но ведь есть второе солнце – вот оно, ночью – словно сиреневая луна! Есть необычайное тепло, лето посреди северной суровой зимы… чудо! Несомненное чудо. Значит, есть и другое чудо – огромный золотой идол. Есть! Не может не быть! Иначе о нем с такой уверенностью не говорили бы.
Многие казаки провели эту ночь с нэнецькими девами, поддавшись действу их чар. Да и что там было поддаваться-то? Предались греху с радостью… потом правда многие молились, каялись. А на следующую ночь