Пока сушились, ловили к ужину рыбу да готовили ночлег, Маюни похоронил погибшего в его же лодке – вместо гроба, увы. Закопал неподалеку в лесу, управился сам и довольно быстро, а потом, как положено, долго читал молитвы – не своим божествам, а богам народа ненэй ненэць, коих юный шаман тоже знал и чтил – они ведь когда-то покровительствовали именно этому Краю земли, Я-малу. Так было когда-то, до прихода сир-тя и – Маюни верил – так будет! Иначе не будет вообще ничего… и нигде. Злое колдовство поглотит всех и над всею землей вспыхнет черное кровавое солнце.
Челнок Маюни прорубил топором – испортил, так надо было – ведь в загробном мире, как верили нэней нэнець, все наоборот – и испорченная лодка тут же станет целой.
Там, в загробном мире, новопреставленному понадобятся вещи – нож, лук, стрелы… Юный шаман без колебаний пожертвовал незнакомому бедолаге собственный нож с костяной рукояткой, стрелы, даже запасную рубаху, точнее – оторванные от рубахи рукава, в загробном мире, несомненно, превратящиеся в богато расшитую рубаху, кою будет не стыдно надеть и в праздник.
– О великий Нум, божество народа ненэй ненэць, – опустившись на колени, Маюни тихонько ударил в бубен. – Прими к себе своего сына. Я знаю, ты ждешь в жертву белого оленя, я не забуду, просто сейчас у нас оленя нет, но ты ведь подождешь, правда? И еще – поможешь против злобных сир-тя, си-иртя, по-вашему. Говорят, они пришли с юга, а еще раньше жили в подземном мире, и их небом была наша земля. Теперь колдуны хотят, чтобы все стало наоборот, но так ведь не будет, да?
С утра долго поднимались вверх по реке, вокруг расстилалась заросшая лиственными и хвойными лесами низменность, кое-где перемежающаяся плоскими пологими холмами и дюнами. Течение не было сильными – не горы – но река изобиловала излучинами и мелями, приходилось быть осторожными.
Озеро показалось лишь к вечеру – большое, вытянутое в длину верст на пять и примерно в три версты шириною. Оно таинственно мерцало в сумерках, отсвечивало неким светящимся фиолетовым цветом… светящимся, потому что на севере. Отражаясь в воде, висело нечто! Некий пульсирующий сияющий сгусток, он напоминал полную луну и столь же тускло сверкал, но сверкал своим, а не отраженным светом, и всю ночь светился спокойно и тихо, словно кто-то прикрутил фитилек глиняной масляной лампы. А утром… Утром светило сделалось заметно светлее, а ближе к полудню вспыхнуло жаром, и в блеклом синем небе вдруг стало два солнца. Одно – далекое – то, что всегда было, а второе – это! Непонятное и, как утверждал Маюни – злое.
И если нормальное солнце садилось и вставало, то это – нет, оно пульсировало, словно живое, меняло цвет, становясь серебристо-сиреневым ночью и пылающее золотым – днем! Пылало, сверкало, излучало жар!
Казаки поначалу крестились, а потом привыкли, человек рано или поздно привыкает ко всему. Ну, светит и светит, на голову ведь не падает – и ладно! Один лишь отец Амвросий не переставал задаваться вопросами – что это и откуда? Рассуждал умозрительно, пытаясь опереться на тексты Святого Писания, ибо больше не на что было опереться, кроме туманных слов Маюни и глубоко личного впечатления.
Еремеев только рукой махнул – а пусть его, светит, жить пока не мешает, наоборот…
На озере, у истока реки, и заночевали, а утром поплыли к тому берегу, оказавшемуся вовсе не в трех верстах, как вчера казалось, а куда как дальше. Причалили только к вечеру, обычное февральское солнышко уже скрылось за горизонтом, а это, волшебное, еще не начало гаснуть, испуская сгустки света и жар.
Разбив шатры и палатки, казаки отправились на видневшуюся у самого берега песчаную отмель – купаться. Атаман разрешил, чего уж – умаялись все за день, употели – однако настоял на том, чтобы выставить зоркую стражу.
– Сами видали, казаки, какие тут ящерицы да коркодилы плавают!
– Дак это не тут, атамане! Это же там, позади, далече…
Потом пошли купаться девчонки – озеро казалось умиротворенным, прекрасным – с теплой, с прозрачной, светлой водою и рассыпчато-белым песочком пляжа.
Солнечный сгусток светился уже золотисто-оранжевым, вечерним, но девы все никак не могли накупаться – уж больно хорошо им было. И вокруг – такая красота!
– Ах девы, гляньте! – растянувшись на песке, счастливо смеялась рыженькая Авраама. – Как тут славно-то! Прямо рай. А, может, и впрямь это он и есть – рай-то?
– Ангелов только не хватает, – обернулась Настя.
Раздетая, как и все, она, тем не мене, зорко вглядывалась в прозрачные воды озера, держа под рукой выданную атаманом заряженную пищаль – ту самую, «хитрую». А мало ли? Вдруг да кто?
– Ой, Настена! – каким-то замогильным голосом вдруг произнесла Авраама. – Ты бы оглянулась, а…
– На песок все… и не визжите! – резко обернувшись, первым делом приказала Настя, а уж потом…
– Вдруг да оно на нас кинется?
Уж потом принялась внимательно разглядывать внезапно появившееся на бережку чудовище, размером, наверное, с трех бычков-трехлеток! На четырех толстых лапах, голое, без всякой шерсти, с толстым, чуть загнутым кверху хвостом и прикрывавшим голову панцирем в виде широкого воротника или глухого шлема. Посреди морды торчал здоровенный рог!
– Это единорог, да? – дрожа, прошептала Авраама. – Вот так страхолюдина… А оно ведь может и к нам на отмель прийти. Бежим, девы!
– Цыть! – Настя немедленно отвесила готовой сорваться в панику подружке хлесткий и звонкий подзатыльник:
Бац!
Настолько звонкий, что и чудовище тоже его услыхало, повернуло голову…
– Батюшки-святы – единорог!
– Тсс!!!
Девы замерли, затаились, упав животами на теплый песок отмели. Внимание единорога они, впрочем, не привлекли – сделав пару шагов в воду, чудовище остановилось и с видимым удовольствием принялось лакомиться росшим по берегу тростником.
– Кушай-кушай, – хмыкнув, прошептала Настя. – Буренка! Девы, да оно же траву ест, как корова – мы-то ему без надобности.
– Зачем же тогда такой рог?
– А зачем рога корове? Бодаться – вот и этот бодается… ути-ути… у-у-у…
Пожевав тростник, единорог зашел еще дальше в воду, опустил голову, ткнув рогом в песок, да, подняв со дна ил, довольно фыркнул.
– Ишь ты… тоже купается!
Несмотря на страхолюдный вид, рогатое чудище, похоже, отличалось весьма мирным и даже же где-то добродушным видом – не рычало, не оскаливало пасть, только фыркало да урчало, не обращая никакого внимания на притаившихся на мели девчонок. Те тоже осмелели и уже расхотели уходить – во все глаза