Он попытался представить, как бы поступил на его месте Омар аль-Кебир, но ему это не удалось. Тот был опытным наемником, привыкшим к опасным ситуациям, а он всего лишь простой водитель грузовика, который до вчерашней ночи никогда не участвовал в боевых действиях.
Оценив положение солнца, он прикинул, что до наступления темноты, несмотря на краткость сумерек в этих широтах, оставалось около часа, а час может казаться бесконечным, когда профессиональные охотники на людей решают начать охоту.
Они продолжали приближаться.
Он наблюдал за ними через щель между камнями, не двигаясь и почти не дыша, понимая, что пара глаз внимательно изучает каждый участок в круговой зоне. Это показывало, что они полностью доверяли своему лидеру и знали, где их животные ставят ноги.
Они походили на автоматы.
Это было несправедливо; совершенно несправедливо. Он должен был находиться сейчас за рулем своего грузовика, дружелюбно беседуя с пассажирами, сидящими рядом с ним, обычно богатыми торговцами, которые могли позволить себе роскошь заплатить в двадцать раз больше за поездку в кабине. Они обычно приносили с собой корзины, полные аппетитных лакомств, которые не раздумывая делились с водителем, доставлявшим их целыми и невредимыми к месту назначения.
Это было несправедливо; он не должен был быть здесь сейчас, а где-то далеко, потому что уже убил троих ренегатов.
Сколько еще ему нужно было убить, чтобы Хасан остался доволен?
До тех пор, пока не останется ни одного, а их было много.
И будет еще больше, потому что вирус фанатичного экстремизма распространялся как пандемия, как «черная чума», которая не исчезнет, пока последний человек на планете не примет ислам и не признает, что нет другого бога, кроме Аллаха.
Газель Мугтар признавал это; он всегда принимал это без малейших сомнений в душе. Но то, чего он не мог принять, – это то, что те, кто продали себя тирану, убивая и пытая за деньги, достойны считаться «истинными мусульманами».
Однако, независимо от того, принимал он это или нет, они продолжали свой путь, невозмутимые.
По траектории их движения они должны были пройти примерно в двухстах метрах слева от его укрытия, что было значительным расстоянием, учитывая, что они постоянно двигались. Тем не менее, он рассчитал, что попасть в цель будет возможно, если использовать оптический прицел.
Он признал, что боится, и оправдал себя, рассуждая, что лучше позволить им продолжить путь и сохранить свою жизнь для выполнения других миссий. Как сам Хасан говорил: «Не рискуй слишком сильно, потому что нам не нужны романтические герои, а нужны эффективные исполнители».
Они прошли мимо, и он с облегчением вздохнул; если бы они все повернулись к нему спиной, он позволил бы им идти дальше. Но холодное высокомерие того, кто замыкал отряд и в этот момент, казалось, смотрел прямо на него, заставило его изменить решение.
Он позволил им удалиться еще на двести метров, поднял оружие, в последний момент открыл крышку, закрывавшую оптический прицел, прицелился в грудь того, кто, как ему показалось, наблюдал за ним, и выстрелил.
Сразу же он снова спрятался, дал пройти нескольким минутам, прежде чем осмелился снова выглянуть из-за камней, и был удивлен, увидев, что группа исчезает вдали.
Газель Мугтар так и не узнал, промахнулся ли он или те, кто уходил, просто еще не заметили, что последний из них уже мертв.
Когда путь был очень долгим и возникала опасность уснуть, некоторые всадники имели привычку привязываться к спинке седла, потому что, как гласила старая пословица: «Больше людей ломают шею, падая с верблюда, чем когда падает сам верблюд».
4
Разман Юха, также известный как Четыре Крови, получил свое звучное прозвище не из-за того, что был опасным преступником или жестоким садистом. Его имя происходило от гордости за свое происхождение: у него была одна бабушка сенегалка, другая – фульбе, один дедушка – француз, а другой – туарег.
По правде говоря, он был "арагейной" вдвойне, потому что именно так на языке тамашек называли людей, у которых отец был одной расы, а мать – другой.
Разман был одним из самых богатых и влиятельных членов уважаемого кочевого племени ирегейнатан, но уже почти тридцать лет как автомобильная авария оставила его с болезненными последствиями, из-за чего он редко покидал пределы своих обширных владений.
Его состояние было нажито на торговле солью, импорте консервов и пластиковых сандалий. Его огромный особняк, построенный на месте старинной крепости колониальной эпохи, был самым крепким и красивым строением на сотни километров вокруг. Дом стоял на берегу ручья с кристально чистой водой. Он не отличался роскошью, но в нем были предусмотрены все удобства, кроме телефона и телевидения, так как Разман считал, что телефон существует лишь для того, чтобы женщины слишком много болтали, а телевизор – чтобы мужчины слишком мало разговаривали.
«Семьи остаются семьями, пока они общаются друг с другом больше, чем с чужими», – любил повторять он. Разман действительно знал толк в семейных делах, ведь у него было три жены и одиннадцать детей.
Его главным удовольствием было собирать всех за ужином в большом саду вместе с друзьями, чтобы затем пить чай, петь, танцевать, курить кальян, рассказывать истории и декламировать стихи, как это делали его предки испокон веков.
Он принял Гацеля в комнате, которая раньше была кабинетом французского генерала, где стены были покрыты полками с книгами на разных языках. Поблагодарив гостя за помощь «в деле туарегов», Разман предложил ему оставаться почетным гостем до получения указаний от Хасана.
– Многие, как и ты, быстро устранили немало фанатиков, но именно поэтому оставшиеся теперь начеку. Мы считаем, что пришло время сделать паузу, чтобы дать им снова почувствовать себя в безопасности.
– А что мне делать пока? – задал логичный вопрос Гасель.
– Отдыхай и наслаждайся жизнью без забот, ведь моя племя контролирует этот регион, и я гарантирую, что фанатиков среди нас не осталось.
– Как ты этого добился?
– Своевременно лишая некоторых людей языка. Никто не научился проповедовать экстремизм или призывать к насилию жестами – это выглядело бы смешно, и аудитория покатилась бы со смеху.
– Учту это, – согласился гость. – Если кто-то не нанесет столько вреда, чтобы платить жизнью, я заставлю его заплатить языком.
– Но постарайся не отрезать его слишком коротко, иначе у