— Что-то вы припозднились. Вячеслав Сергеевич возмущён был донельзя. Завтра обязательно доложит на разводе, что вы опоздали.
— У «нас» со сменщиком тёрки? — удивился я и усмехнулся. — Так это для нас естественная среда обитания.
Мне почему-то даже повеселело.
Я внимательно осмотрел помещение.
— Что это вы, Михал Васильевич, — настороженно пробасил Мостовой и нахмурился, — словно в первый раз всё видите. У нас же приготовления к торжественному событию? Мы правильно понимаем?
Он переглянулся с Панниным.
— Ты про мой день рождения? — спросил я и вздохнул. — Естественно. Надо прилов прошерстить на тему осьминогов, крабов.
— Вы там самогоночку не выпили ещё?
— Как можно, Сергей Викторович? Вы же знаете, что в меня в одного не лезет.
— Зато не в «одного», влазит — будь здоров. А напарник ваш? Не подменил самогон водой?
— Горбачёв, что ли? Он же вообще не пьёт.
— Не пьёт только филин, и то, потому, что магазины ночью закрыты, — буркнул Панин. — Ревизию надо бы сделать и пробу снять.
— Не ребята, — покрутил я головой и улыбаясь. — Если бы я оставил банки здесь, то вы бы пробу стали снимать ещё неделю назад. И ничего бы не осталось.
— Михал Васильевич! Вы жестокосердный начальник. Нам же знать, что оно есть, невыносимо для сердца и для души. Надо бы снять пробу. Мы же его так и не распробовали.
— Распробуете ещё. Вам три литра на двоих выходит.
— Это вы всех своих гостей посчитали? — озабочено спросил Панин. — Ну к чему так много иметь друзей? Лезгин каких-то… Их то зачем?
— Не их, а его. Бригадира нашего. Он меня на своё домашнее вино приглашал. Ему из дома в грелке присылали.
— Представляю, какое там было вино, — скривился Мостовой.
— Ну, да… С вкусом грелки, ха-ха, — хохотнул я. — Но меня убеждали, что это вкус их гор.
— Ага. Нефти, — хохотнул Мостовой. — Э-э-э-х… Там бы вина попить. Или на худой конец в Крыму…
Он мечтательно закатил глаза…
— Пива бы сейчас. Даже того, которое привёз Василич, в ноябре, сейчас бы выпил.
— Да и выпили, ха-ха! Молодец, Михал Василич, уважил тогда коллектив. Зауважали… Э-э-э… В смысле, ещё больше зауважали.
Я отмахнулся, снова и снова удивляясь, как моя матрица вживается в новый образ.
— Где журнал?
Мостовой двумя мальцами взял с полки над его левым плечом вахтенный журнал и передал мне.
— Та-а-а-к… Обслуживание работающих механизмов. Ремонт редуктора зип… Ремонт ленты подающего конвейера номер один. Замена гидроцилиндра шкаф номер девятнадцать. Ремонт гидроцилиндра в зип. Ремонт насосной станции номер два. Да что это у них?
— Это у них Коля Галушка гонит, — сказал Витя Панин. — Сергеич же не вахтит, он у своей днём ночует. Вот Коля и пишет, нам в укор. Что мы бездельники. А у нас всё работает и ни одного ломанного редуктора в зипе.
— Сплюнь, Виктор Николаевич, — попросил я.
— Ты бригадира предупреди, раз уж на день рождения позвал, чтобы не ломали ничего ни сегодня ни завтра, ни, тем более послезавтра, — сказал Мостовой.
— Правильно, — кивнул головой Панин. — А то давно команду «газы» не отрабатывали.
— Логично! — кивнул я головой, посмотрев на висевшие противогазы. — Давненько не бегали затаив дыхание.
Промы, когда надоедало им работать, подставляли под кривой патрубок плиты морозильного шкафа лом и включали гидроцилиндры на опускание. Патрубок ломался и аммиак под давлением вырывался наружу. А мы, почуяв характерный «аромат» хватали противогазы и затаив дыхание бежали на выход из цеха. Ну или надевали противогазы и степенно покидали помещение цеха, попутно проверяя, не осталось ли кого из живых в каком-нибудь закутке… Обычно, промы выходили заранее, но бывало всякое. Лёху-фаршевика я вытаскивал на себе собственноручно.
Потом, когда помещение проветривалось, а это могло длиться часами, мы разобщали цилиндр и прижимную плиту, отсоединяли ломанную плиту, ставили новую. патрубок в судовых условиях не приваришь. Силумин, однако.
— И такая дребедень каждый день, — пробормотал я.
— Чего-чего? — переспросил Панин.
— Ничего, — покрутил я головой. — Нормально всё.
— Домой Василич хочет. Задолбали его моря, — хмыкнул Мостовой. — Совсем из конторы будет увольняться, как ведь Михал Василич?
* * *
Глава 3
— Вам хорошо, у вас жёны морячки. А мне с кем свою делить прикажешь? У меня тётка родная пример. Дядя Саша в море деньгу зашибает, а дома Дядя Вася его детей воспитывает.
— Это так, да, — покивал головой Панин. — Да моя Верка какая мне жена? Никакая и не жена. Нет у меня жены настоящей. И дома на берегу нет. И у Верки нет.
— И сколько ты уже морячишь?
— Двадцать второй год пошёл. Десятый в очереди на квартиру стою, а они просто не строят дома и всё тут.
— В восемьдесят восьмом построят первый дом на Надибаидзе, а потом следом ещё три, — сказал не удержавшись я. — Длиннючих. В каждом по пять подъездов и девять этажей.
УПанина отпала челюсть.
— Почём знаешь?
— Когда в управлении был, подслушал разговор, — уверенно соврал я.
— Пять на четыре и на девять, — стал считать Виктор. — Это сто восемьдесят квартир, что ли?
— Ещё на четыре умножь.
— Бля! Дохрена. Не врёшь, Василич?
— Наш начальник никогда не врёт, — вставил Мостовой.
Я показал ему кулак. Был у нас как-то с ним спор на счёт приписок в вахтенном журнале. Драли нас за единственную фразу: «Обслуживание работающих механизмов», вот он и предложил дописывать работы.
— Будем цех модернизировать, — сказал я.
Мостовой приподнял левую бровь. Это у него ловко получалось. Панин приоткрыл рот.
— Какие у вас идеи, Михал Васильевич? — усмехнувшись, спросил Мостовой.
— Надо вытяжку присоединить к оттайке, чтобы высасывало прямо оттуда.
Мостовой скривился.
— Думали же уже. Аж главмех приходил. Харьковский… Крышка поднимается у оттайки, а мягкой трубы нет.
— Сделаем. Я придумал.
— Хм! — Мостовой скептически улыбнулся. — Рацуха? А! Ну-ну! В чём суть?
— Суть простая. Мотаем из сталистой проволоки пружину нужного диаметра и обматываем её полиэтиленом, соединяем воздуховод с оттайкой. Можно съёмно.
— Хм! — лицо Мостового посветлело.
— Голова, Василич, — высказался Панин. — только, как такую длинную пружину навить. Станок-то двухметровый.
— Можно срастить, — отмахнулся я. — Можно, еще ожарный шланг использовать, но он грубый и засовывать пружину внутрь замучаемся. А так — обернул плёнкой и всё. Причём пружину не на сжатие, а на растяжение. Растянул, намотал. Она сжалась, получилась гофра.
— Голова, Василич, — повторил Панин, уважительно многократно кивая, как китайский божок.
Он и сидел, как обычно, оперев локти в колени, сильно ссутулившись. И ходил ссутулившись. Вечно в телогрейке, шапке ушанке и сапогах. Даже не