– Ну, мы тут, в провинции, тоже не всегда щи лаптем хлебали. И в университетах, бывало, учились, – вернул шпильку Денис, усевшись на диване поудобнее. Затем подумал несколько секунд и, тяжело вздохнув, закончил: – Но не доучились… А сам? Удачно?
Иванов серьёзно кивнул:
– Более чем.
Когда два дня назад они начали по второму кругу изучать дела первых убийств девушек, то впали в настоящий ступор. Опера, опрашивавшие свидетелей, подошли к этому делу не то что спустя рукава, а, можно сказать, вообще никак. Опросили родственников, и то очень номинально, и на этом успокоились. Торопились дела сдать. Ну, их, конечно, понять можно было бы, но понимать ни Денису, ни Иванову не хотелось.
Денис шипел сквозь зубы:
– Работнички, твою мать!
И тут же вздыхал покаянно:
– Да и я сам хорош, надо было сразу эти дела досконально изучить. А я проглядел на предмет совпадений, не обнаружил таковых – и на том успокоился.
– Да ладно тебе голову пеплом посыпать. – Иванов шуршал ломкими страницами дел и самообличительных речей Дениса не поддерживал. – У тебя же убийство за убийством было. Почти без перерыва. Нельзя объять необъятное!
В связи с этим они и решили, что совсем это неправильно и надо проводить повторные оперативные мероприятия. Тяжёлая и нудная работа, но ничего не поделаешь – пришлось старшему оперуполномоченному N-ского УГРО и московскому следователю по важнейшим делам брать ноги в руки и мотаться по всему городу и пригородам, опрашивая свидетелей по этим убийствам. Искать, опрашивать и сводить все сведения в единую систему.
И кажется, эта самая система действительно начинала прорисовываться… Обсудить свои выводы они не успели. Дверь вновь распахнулась, и на этот раз там оказались Петрович и Владлен. Почему-то молодого и бойкого парнишку так все и звали полным именем, не сокращая его до Владика или какого другого прозвища. Вроде и парнишка простой, улыбчивый и компанейский, но, поди ж ты, Владлен – и точка. Хотя за чаем или по другим мелким поручениям это его гонять не мешало. Что Денис с удовольствием и проделал. Оскалился радостно и хищно и скомандовал:
– Владлен! Хватай чайник и дуй за кипятком!
Тот вздохнул тяжко, но чайник взял и порысил за кипятком, на секунду задержавшись на пороге и просительно протянув:
– Только без меня ничего не рассказывайте! А то нечестно будет!
Петрович между тем деловито расстелил на столе газетку и разложил на ней свойские варёные яйца, серую крупную соль в спичечном коробке и ноздреватый ситник, порезанный крупными ломтями. Потом жестом фокусника достал из крохотной кладовки, служащей оперативникам холодильным шкафом, крыночку с домашней квашеной капустой, при этом ворча себе под нос, что некоторые, поди, не жравши весь день галопируют, как жеребцы нестреноженные.
Иванов, усмехнувшись, вытащил из портфеля свёрток обёрточной бумаги. Там оказались слегка раскрошившиеся бутерброды с сыром и копчёным мясом.
Денис, тяжело вздохнув, тоже поднялся с дивана, чтобы присовокупить к общему столу пачку грузинского чая и жестяную коробку из-под печенья, в которой хранил сахар, а вот сушек уже не было. Конец недели – конец сушкам.
Тут и Владлен с кипятком вернулся. Не хватало только Митьки и Егора. Но Митька всё искал следы неуловимого пальто, а Егора Денис отправил в деревню поговорить с родственниками Глафиры Артемьевой. Мало ли чего интересного те расскажут. Вернуться Егор должен был завтра с утра.
Петрович дождался, пока все съедят хотя бы по одному бутерброду, хитро прищурился и сказал, косясь на нетерпеливо ёрзающего на стуле Владлена:
– А мы ведь, Савельич, сегодня с Владленом не с пустыми руками. Нарыли мы того самого кой-чего!
Владлен открыл было рот, но Петрович грозно цыкнул на него, мол, нечего вперёд батьки в пекло соваться, и неторопливо начал рассказ. Денис не перебивал его, знал, что любит Петрович обстоятельно всё по полочкам разложить, с заходом в предысторию и поиском философского смысла, но при необходимости умеет и свести сведения до минимума. Короткого и понятного, как револьверный выстрел. Но сейчас – время было, по крайней мере до конца импровизированного ужина.
Петрович сделал глоток крепкого чая, бросил в рот крохотный осколок сахара, покатал его там языком и начал, немного театрально обведя взглядом собравшихся:
– Извини, Савельич, да и вы, други мои, начну я издалека. Батька мой мне рассказывал, что был у них в селе священник, неплохой мужик с виду. И требы исправно справлял, и проповедовать умел, что заслушаешься. Да и видный мужик, а голос – что твоя иерихонская труба. Но вот беда – не шли к нему на исповедь бабы деревенские, да и мужики не спешили. Даже ребятишек неохотно водили. Предпочитали в соседнее село ходить, а до него, скажу я вам, было ни много ни мало, а пятнадцать вёрст. Не набегаешься вроде, а поди ж ты. И священник там был старенький, тихий и неприметный. Не чета тому батюшке. Но слушать умел. С душой и пониманием. Каждому сострадал и понимал. Даже бабе, что от мужа на сторону бегала, даже мужику, который у соседа последнюю рубаху стащил. Бабу журил, мужика на путь истинный наставлял. И глядишь – и у бабы в семье лад да мир, и мужик рубаху вернул. А всё почему? Да потому, что любому человеку нужен искренний интерес к его собственной персоне.
Петрович искоса глянул на своих слушателей, словно проверяя, не заскучали ли слушатели от его мудрствований лукавых. Денис, который любил Петровича и знал за ним эту слабость – поговорить об умном, тоже оглянулся на Иванова и Владлена.
Иванов слушал с интересом, только не понятно было, что именно ему интереснее в данный момент: сам рассказ или рассказчик?
А Владлен с восхищением глядел на своего учителя, даже рот приоткрыл от восторга. Мальчишка всё-таки совсем ещё! Но Денис Владлена понимал, сам он Петровича глубоко уважал и ценил не только за опыт, но и за острый взгляд и цепкий ум.
– Оно, конечно, к батюшкам теперь несподручно ходить, да и мало их сейчас, служителей культа, но людям поговорить о себе любимых всё равно хочется, – продолжил Петрович, убедившись, что все внимают ему с интересом, – а кому женщины всё про себя расскажут, если не священнику?
Петрович выжидательно посмотрел на свою аудиторию. Денис мысленно перечислил: врач, модистка, парикмахер, но вслух ничего не сказал, решил дать насладиться триумфом Петровичу. Иванов чуть шевельнулся на своём стуле, словно собираясь что-то вставить в рассказ Петровича, но тоже промолчал.
Зато Владлен молчать больше не мог, слишком много было в нём энергии, тем более