— Хм! Что за хрень? — спросил я сам себя. — Где Флибер?
И тут я вспомнил, что он мне говорил.
— Ска, — процедил я сквозь зубы. — Как, млять, царевна лягушка… Не бросай кожу в печь, Иван царевич…
Флибер как-то сказал мне, что он привязан к самой первой матрице и что её передавать, кому бы-то ни было, не желательно. Он точно не знал, что может произойти, но пробовать, — ну его нафиг. А я и забыл про этот разговор. А как-то по забывчивость матрицу ту и отдал одному из китайцев-строителей. Чтобы сообразительней были. Простых «установок» нейронных схем рабочим при исполнении ими сложных технологических операций не давали нужного эффекта.
— Вот, млять! — выругался я. — Хрена себе я попал!
Я переместился из своего гаража на Тайвань, и переход не вызвал проблем.
— Ну, хоть это — слава богу, — подумал я и выглянул в окно. Мне нравилось смотреть из окна своего кабинета на море.
Вдруг я увидел, как на стекле образуется паутина. Словно из того фильма, который я случайно увидел, просматривая камеры наружного наблюдения. Как паук плёл паутину. Камера стояла в углу вот паук, и решил там устроить себе ловчую сеть. А что, очень удобно соединять паутиной четыре грани. Он тогда трудился всю ночь, а потом, на следующую ночь, съел паутину. Видимо, в сеть никто не попался, а кушать хотелось.
Вот и сейчас я засмотрелся на расползающуюся серебряную сеть и воспоминания про того паука, пожирающего плоды своего труда, отвлекли меня. Не успел я затормозить время. Пуля ударила меня в голову и я умер.
Глава 21
Умер-то я умер, но мне показалось, что я сплю. Потому что, я продолжал мыслить. Хотя перестал видеть глазами моих ботов. И своими остальными матрицами я управлять не мог.
— Точно — сон, — подумал я. — Но было больно. Что-то голова в последнее время стала часто болеть.
Тут я почувствовал, что лежу на спине, что мои глаза, действительно, прикрыты веками, за веками светло, а я слышу какой-то несильный гул и небольшую вибрацию.
— Херня какая-то, — подумал я. — Где это я уснул?
Приоткрыв глаза, я увидел перед собой странный потолок, слева ограниченный шторкой, спускающейся до самой кровати. Кровати узкой, не такой, к каким я привык. Даже один я спал, раскинув руки, а потому, кровати предпочитал широкие. С этим имелась некоторая проблема спанья с женой. Она норовила прилечь на мою раскинутую руку, а я терпеть этого не мог. Рука затекала мгновенно. Может и не затекала, но ухудшение кровообращения в руке я ощущал физически. Лариса жаловалась, что я её ночью бессовестно отпихиваю. А ещё я заматывался в персональное одеяло, укладывая его между коленок. Чтобы не тёрлись. Вот такие «тёрки» у нас возникли на супружеском ложе. Да-а-а…
Я резко раскрыл глаза. Был день, потому, что по шторке с мерзкими цветочками, шарился солнечный луч. Именно, что шарился. Не стоял спокойно, замерев, а двигался туда-сюда. Словно солнце пыталось заглянуть в щель между шторой и оконным проёмом.
Цветастое недоразумение было аккуратно отодвинуто, ибо находилось от моего плеча сантиметрах в тридцати. И тут же задвинуто.
— Ска! — подумал я. — Что за хрень!
За шторкой я увидел небольшой овальный столик на одной круглой ножке, за ним какой-то жуткий зелёного цвета диван, справа спинкой ко мне и чуть справа стояло низкое, такого же зелёного цвета, квадратное кресло. За ним у правой стенки серого пластика узкий двустворчатый шкаф и письменный стол. Слева угадывалась ещё одна такая же как и моя кровать, задёрнутая такой же аляповатой шторкой. Между чужой кроватью и диваном стоял холодильник «Океан», а на холодильнике магнитофон «Маяк-203», усилитель «Одиссей» и самодельная колонка. Другая колонка висела над письменным столом на правой стене. Почему я понял, что она — самодельная? Да потому, что сделана она была из непокрытой ничем ДСП, имела два динамика и отверстие фазоинвертора. А в эпоху «Маяков» и «Одиссеев» фазоинверторы отечественной промышленностью не приветствовались.
Над диваном имелся, мать его, квадратный иллюминатор, задёрнутый вытягивающейся из пружинного рулона черной тканевой жалюзи. Иллюминатор, похоже, был приоткрыт, вот шторка жалюзей и отходила от переборки под напором ветерка, давая солнечному лучу проникать в каюту. А блуждал луч света в тёмном царстве потому, что судно рыскало, имея ход и небольшую валкость. И судно, мать его, было рыбо-перерабатывающим плавзаводом. Потому что запах… Ска! Рыбомучной запах стоял такой, что меня едва не вывернуло. От того, что я увидел, честно говоря, блевать хотелось ещё больше.
— РМБ «Пятидесятилетие СССР», мать его, — вспомнил я одну из версий моей биографии. — Механик, млять, технологического оборудования. Пи*дец! Приехали!
Я отодвинул шторку и свесил ноги с матраса. Ступни ощутили холод и гладкость линолеума. Сначала глазами, а потом ногами найдя тапочки, я влез в них и поднялся, обратив внимание, что тело стало другим. Нет, руки-ноги были мои, но рыхловатые, какие-то. Хотя мышцы имелись, и костяшки на пальцах были набиты. Хорошо так набиты.
Подошёл к дивану по наклонному полу.
Ага! Крен на левый борт, — вспомнил я.
Снял с крючка шторку, которая услужливо свернулась, и уставился в стекло иллюминатора, покрытое солевыми потёками.
— Льды, млять! — воскликнул я. — Пи*дец! Строили-строили, и наконец построили! Махмуд поджигай!
Это была фраза из анекдота про то, как неправильно склеили киноплёнку и что из этого получилось. Вот и у меня, ска, пуля, попавшая мне в голову, переклеила мою жизнь. Не хотел я оказаться в этой версии своего будущего.
Я посмотрел назад, где над моей кроватью, которая на судне называлась шконка или, как не странно, — койка, висел настенный календарь, где я отмечал проведённые на плавбазе дни. Как каждый моряк отмечает дни до приказа и дембеля. Однако я здесь не по принуждению, а, ска, добровольно. Деньги зарабатываю.
— М-м-м, — застонал я. — Деньги! Где мои миллиарды долларов⁈ Где мои «свечные заводики»⁈ Багамы-ы-ы… Су-у-у-ка…
Я реально заплакал и просто упал в кресло, оказавшееся в принципе удобным. На календаре я успел заметить помеченную синей пастой дату — десятое марта одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Через три дня моё двадцати пятилетие. Значит я перенёсся в другой мир но в ту же дату.
Я метнулся к зеркалу, висевшему над раковиной с краном, слева