Фил выбрался из мешка, расправил ветви, по привычке злобно пошелестел листвой, повертел клювом и радостно им же защелкал.
Судя по всему, он узнал эти места. Для него, кстати, самые что ни на есть родные. Он ведь тут появился на свет.
— Попляшешь для меня? — спросил у него Тюба и радостно начал отбивать ладонями какой-то ритм.
К моему великому удивлению, Фил начал под него двигаться, поднимать и опускать корешки, а также весело махать ветвями.
Ему было хорошо. Тюбе, похоже, тоже.
— Иногда мне кажется, что весь мир вокруг меня сошел с ума, — невыносимо печально произнесла Рози. — Бедная я, когда все это кончится?
— Никогда, — бодро ответил ей Карл. — Ты еще этого не поняла? Из огня да в полымя — вот наш девиз. Монброн, ты всех подзадоривал, а теперь чего-то тянешь? В седло, дружище, в седло!
— Фальк, я тебя ненавижу, — сказала Рози. — Ты всегда такой отвратительно бодрый, что мне тебя постоянно убить хочется. И когда-нибудь я это сделаю.
— Тогда поспеши, де Фюрьи, — посоветовал ей Карл. — Просто ты можешь опоздать. Есть и другие желающие.
Я хотел было спросить, кому может помешать безобидный обжора вроде него, но потом вспомнил о Викторе Форсезе и промолчал.
Мы с Гарольдом все рассказали нашим товарищам в первый же день плавания, но, к нашему удивлению, всерьез эта история никого не обеспокоила. Впрочем, Рози и Эбердин с нами тогда в Гробницах пяти магов и не было, им трудно было представить все, что там произошло. Карл же хрустнул медовой печенькой, попенял Монброну на то, что он не придушил эту гадину прямо там, в палатах Раздумий, и поклялся всеми богами, что сам свернет ему шею при первой же возможности.
Дорога к Штауфенгроффу и вправду оказалась не очень-то запутанной. К тому же пролегала она через сплошь населенные места, так что мы даже остановились в одной из деревенек пообедать. Ну а почему бы и нет? Заодно и уточнили дальнейший маршрут, вызвав тем самым сетования немолодой женщины, которая подавала нам еду.
— Погано там, — стращала она нас. — Место скверное, недоброе. Не просто же так ярмарку с давних времен не проводят? На горе ведь колдун похоронен, черный и сильно злой. Земля его не принимает, потому он в лунные ночи и шастает меж сосен, что на той горе растут, и шастает. А если кого середь них найдет, то с собой и заберет.
— Куда? — заинтересованно спросила у нее Рози. — Заберет куда?
— Туда! — округлила глаза подавальщица. — Откель возврату нету, вот куда! Не стоит на Штауфенгрофф добрым людям ходить даже днем. А уж ночью — и вовсе.
Мы пообещали на гору эту самую не лезть, а просто мимо проехать. Зачем расстраивать добрую женщину?
— Интересно, сколько в этих рассказах правды, а сколько — выдумки? — задумчиво сказал Гарольд, когда мы вернулись в седла и покинули гостеприимную деревушку.
— Поживем — увидим, — зловеще предрекла Рози. — Вот будет смешно, если все это правда! Сожрут нас и косточек не оставят.
— Де Фюрьи, ну сколько можно? — рявкнул я, не выдержав. — Все понимаю. Ну не выспалась ты, устала, попросту надоели тебе все наши похождения. Но чего ты нудишь и нудишь сегодня, прямо как комар? Оставалась бы в замке, да и все!
В принципе, я мог сказать еще о том, что и в Силистрию ее с собой никто не звал, но это было бы уже совсем невежливо, учитывая, сколько она для нас с Гарольдом сделала.
— Дурак! — подпрыгнула в седле Рози. — Напугал! Тьфу ты, чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Эраст, больше так никогда не делай!
— А ты не занудствуй, — потребовал я. — По крайней мере — вслух.
— Никогда или только сегодня? — поинтересовалась Рози.
— О «никогда» я даже не мечтаю, — признался я. — Хотя бы сегодня.
— Уговорил, — покладисто сказала де Фюрьи, а Эбердин после этого взглянула на меня со сдержанным одобрением. Я, правда, так и не понял, по какому именно поводу.
Главное — Рози сдержала слово. Она молчала, когда крестьяне, указывающие нам дорогу, советовали «свернуть у третьего поворота, на гору-то не лезть», когда небо над нами начало блекнуть, предвещая скорые сумерки, и даже тогда, когда в последних лучах уходящего солнца перед нами открылся вид на гору Штауфенгрофф.
Хотя слово «гора» к этому месту не очень-то подходило. Холм — вот так точнее. Нет, для местных крестьян, которые не видели настоящих гор, Штауфенгрофф, возможно, и казался непреодолимой кручей. Но мне было с чем сравнивать, так что никакая это не гора. Просто возвышенность, поросшая лесом. Я все гадал — если это гора, ее издалека должно быть видно, так почему же ничего подобного нет? А теперь понятно. Вот на родине Луизы горные кряжи мы приметили еще задолго до того, как к их подножию добрались. А потом? Скалы, ущелья, камнепады. Вот это были горы. А тут? Прыщ земляной с полусотней сосен. Да ну, несерьезно это все.
— Хорошо, что до темноты добрались, — сообщил нам Монброн. — В потемках тут пойди найди, куда дальше ехать.
Это да, это правда. На том месте, где мы остановились, дорога расходилась в разные стороны. Одна, наезженная, уходила налево, в лес, а другая, порядком заросшая травой и еле различимая, вела вверх и скрывалась в сумеречной тени сосен.
— Странно. — Эбердин хлопнула себя по щеке, убив комара. — Такое ощущение, что по этой дороге никто уже лет десять не ходил и не ездил. И тихо вокруг. Там, на горе, почти два десятка человек, их за версту слышно должно быть. Может, Тюба чего перепутал?
— Доберемся до вершины — узнаем. — Монброн тронул коня с места. — В любом случае мы уже здесь, чего теперь гадать? Поедем и посмотрим.
Темнота наступала стремительно, уже минут через двадцать после того, как мы въехали под сосны Штауфенгроффа, вокруг царила ночь. Нет, там, внизу, у подножия, еще был теплый и светлый весенний вечер, но не здесь. Тут и луны толком видно не было, разросшиеся до невозможных размеров кроны сосен не пропускали ее призрачный свет.
Впрочем, нас это не очень печалило, с пути тут было трудно сбиться.