– Он казался мне вполне нормальным.
– Раньше. Он был добр с нами, потому что нуждался в друзьях. Несмотря на свою «крутость», он был одинок. Я думал об этом, благо, время у меня было. Но он – выживальщик, а Рэнди – потребитель. Теперь они вместе, и это уже не два отдельных человека, а одно целое.
– И что, если я захочу поделиться с ними?
– Не знаю.
– Ты меня застрелишь?
– Возможно. Тогда я смогу тебя съесть. Кажется, это стало здесь трендом. Не думаю, что до этого дойдет, но все возможно. Просто взгляни на это с другой стороны, Джек. Рэнди и Уиллард – где-то там, далеко. В Сумеречной зоне. Можешь забыть про них, если только менеджер не ошибался, и Нацгвардия прибудет сюда и спасет нас, и все мы получим сэндвичи с индейкой и возможность отдохнуть. В противном случае, это только начало. Люди – всего лишь животные, Джек. Мы с тобой тоже. Если все станет совсем плохо, люди станут есть то, что смогут, и делать то, что придется.
Я подумал о книгах, которые собирал. Все они были мусором, но в большинстве из них прослеживалась основная тема: человек лучше зверя, внутри у него есть что-то, похожее на цветущую розу, которая не увядает даже тогда, когда истлевает его физическое тело.
Я посмотрел на дерущихся на парковке людей. Парень в костюме оборотня без маски катался по земле, сцепившись с каким-то студентом в давно неглаженых брюках.
– И ты считаешь, что мы закончим точно так же?
– Возможно. Но будем держаться столько, сколько сможем. И тешить себя надеждой. Если станет слишком тяжко… всегда есть дробовик.
Я подумал по шутку, которую папа сказал маме насчет двух последних пуль… Когда это было? Господи, ну кто же мог знать? Вчера? Сегодня? Сто лет назад? Что именно он сказал ей? «Если дела пойдут плохо, если покажется, что мы не справимся, я оставлю для нас две последние пули».
Я посмотрел в окошко. Люди лежали на земле, не шевелясь. Обнаженный мужчина получил ногой по яйцам от полуголой девицы с панковской прической. Другие ползали на четвереньках, собирая просыпанный попкорн и конфеты. Одна женщина лакала пролитую газировку, словно собака. Ее зад был обращен ко мне, платье задралось, и было видно, что на ней нет нижнего белья. Но ничего сексуального в этом не было. Женщина походила на отчаявшееся, умирающее животное. Мне было ее жалко. И всех остальных. Нас.
– Может, хочешь пойти туда и выступить с речью о людском братстве? – спросил Боб.
– Нет, – ответил я. – Наверное, нет.
– Мудрая мысль. А теперь возьми еще кусочек мяса, медленно жуй его и будь счастлив.
10
Какое-то время мы сидели и молчали. Я думал, наблюдал за грозой и за людьми. Мне не хотелось смотреть, как они дерутся и убивают друг друга, но я не мог отвести от них глаз. Это было все равно что следить за игрой «Далласских ковбоев», когда они не в лучшей форме. Тебя воротит от этого зрелища, но ты должен досмотреть до конца.
Физически я ощущал себя лучше. Еще не был готов к преодолению препятствий, но, похоже, снова пришел в чувство. Многое из того, что я наблюдал, заблудившись в озоновом слое, сложилось в единую картину, и я увидел все в истинном свете. Например, маленькая девочка, до смерти забитая ногами. Мне казалось, что я тоже хотел ударить ее. Я помнил, что думал об этом, но, хоть убей, не мог вспомнить, почему. Неужели я смотрел, как ее отца застрелили из дробовика и счел это смешным? И в поедании ребенка ничего такого не было? (Отличие сырого от жареного).
Я подумал о вяленке, которую съел, и вспомнил, как друг отца сказал про нее, что это все равно что жевать сиську дохлой бабы. Мысль об этом и происходящем на парковках, где люди то и дело ели друг друга, вызвала у меня слабость и головокружение.
Возможно, Боб был прав. Животные. Вот кто мы такие. Отличаемся от животных лишь отстоящим большим пальцем, желанием делать попкорн и бить друг друга по голове камнем, или любым другим подручным инструментом.
На парковке, похоже, наступило затишье. Никто не дрался, стояло лишь несколько зевак. Они смотрели на лежащие на земле тела (их было несколько), и, возможно, видели в них стейки, но еще не совсем были готовы к действию.
Однако затишье длилось не долго. Подошел какой-то парень с револьвером «Магнум» 357-го калибра в руке. Громким, зычным голосом он произнес:
– Вы не можете гадить Мерве Кинсману. Мерве Кинсман никому не позволит делать это. Я пришел сюда за едой, типа, очень вежливый. И будь я проклят, если какой-то панк без трусов с ниггером на плечах скажет мне свалить. Я не потерплю этого дерьма. Я отстрелю им бошки, вот что я сделаю. С ножом они или без. Я этого не потерплю, говорю я вам.
Мерве, казалось, не обращался к кому-то конкретно, но когда говорил, то вращал головой из стороны в сторону, будто те, кто все еще слонялся вокруг, вслушивались в каждое его слово.
Я посмотрел на торговую палатку. Никакой деятельности там уже не наблюдалось, как и не было видно ни Уилларда, ни Рэнди. Казалось вполне очевидным, что под «панком без трусов» и «ниггером» подразумевались именно они.
Мерве, который «никому не позволит делать это», остановился возле палатки, стал размахивать револьвером и продолжать общаться с воздухом.
– Никому не позволю так с собой разговаривать, слышите, вы? Я оторву им бошки, и нассу в горло, вот что я вам скажу.
Мерве посмотрел на ближайшего зеваку, стареющего хиппи в старых синих джинсах, теннисных туфлях и с голым торсом. Хиппи пытался выглядеть непринужденно.
Он выдавил дружелюбную улыбку.
– Не смотри так на меня, старый извращенец. – Мерве схватил хиппи, несколько раз ударил его револьвером по голове и ушам и швырнул на землю. Хиппи лежал на боку, прикинувшись мертвым, но я видел, что он моргает. По лицу у него сочилась кровь. Лозунг 60-х «Власть цветам!» здесь не работал. Я представил себе, что сейчас он пытается понять, как именно он смотрел на Мерве, чтобы, если б ситуация повторилась, он смог бы все переиграть.
Мерве открыл дверь в палатку и быстро поставил ногу на порог, как коммивояжер. Выпятив грудь вперед, шагнул внутрь со словами:
– У меня есть несколько пуль с вашими именами, засранцы. Идите и получите их.
Затем двинулся в правую часть палатки