После дровяника – солнце уже встало вместе с Фаей – настала очередь скамейки и стола, то есть предметов, предельно близких к еде. Вторую скамейку заменял прародитель всех наших холодильников, которому сорвало и дверь, и крышу, но он решил держаться до последнего. Вернее, мы решили его держать до последнего, в виде второй скамейки у места еды. А вот первая скамейка, настоящая, намеревалась дать дуба. Лет ей было, опять же, хорошо за тридцать. Незадолго до этого я прибил ее к соседскому забору, чтобы еще послужила. Какие люди на ней сидели, боже мой! Какие дети! Какие дамы украшали наши посиделки, хохоча от души над нашими шутками! Какие песни мы пели! Какие смелые речи звучали! Иных уж нет, а те далече. И какие, увы, ссоры вспыхивали, превращаясь в мои пьесы!
А еще какие старушки и старички водились в наших Жарах лет тридцать пять назад! Шукшин с Беловым отдыхают! Спрашиваешь Марфу, как она живет… Плохо ли… А другая, помню, выскочила из дома, вытаращилась на Фаю (она у меня китаянка) и сказанула: «Я даже не знала, что такие люди бывают!». А Пляпля, которая заходила в гости и начинала с порога говорить и при этом первые пятнадцать минут снимала платки (их было штук десять), потом пятнадцать минут надевала платки. А мы, поскольку ничего понять было невозможно, читали и писали в это время. А потом прощались еще минут пять…
Два чурбана и восемь гвоздей – и скамейка готова продержаться еще сезон, а то и два. На стол ушло еще два десятка гвоздей, но поменьше, пятидесятка, и четыре подпорки. Шататься меньше стол не стал, но все-таки два десятка гвоздей, ребята, – это же серьезно! Должен выстоять! И совсем не обязательно на него опираться!
Ежели речь зашла о холодильнике-скамейке – пара слов о его комнатном собрате. Дело в том, что незадолго до приезда гостей кардинально отвалилась дверца. По совету одного деревенского умельца я принайтовал дверцу проволокой к самому холодильнику. Поднимаешь проволоку – дверца открывается, опускаешь – дверца закрывается. Как-то так. Это работало, но выглядело неэстетично. Решили, что заранее вынем из холодильника еду и при гостях не будем к нему приближаться. Чтоб не зашибить гостевых детей.
Однако пора заняться благоустройством окрестностей места еды. Я отломал нижние ветки сливы, чтобы они не царапали затылки гостям. Потом прибил нижнюю ступеньку заднего крыльца, чтобы она не отъезжала вместе с наступившей на нее ногой. Потом прикрыл рубероидом, свалившимся с дровяника, кучу выкорчеванной крапивы. Этот подвиг (выкорчевывание крапивы) мы с Фаей совершили в прошлом году, когда узнали, что нам дадут на полмесяца внука. Не думал, ребята, что корни крапивы могут быть трехметровыми! Как все сволочи, умеет укореняться. Ну и напоследок – самое милое для дачника дело: вытаскивание гвоздей из старых досок. О, это чудесное ощущение, когда с каждым движением прибывает в хозяйстве и гвоздей, и хороших досок!
Вернемся непосредственно к месту еды. Оно у нас живописное. Про скамейку, стол и скамейку-холодильник вы уже знаете. Впритык произрастает раскидистая слива. Каждое утро она дает нам десяток сочных плодов, надо только отличить их, упавших ночью, от гнилых сотоварищей. Завершало место еды лежбище веток. Вот это, ребята, проблема.
Основал это лежбище я года три назад, когда грохнулась здоровенная (метров семь) ветка груши, проломив крышу дровяника. Ветку я притащил к месту еды и положил, как мне казалось, очень элегантно – вдоль тропы, которая вела через туалеты, кусты и сливу к бане. Таким образом, ветка закольцовывала место еды и его энергетический центр – вбитый в землю мангал (чтобы не развалился).
Но я не предусмотрел последствий. Как любой объект, предназначенный для утилизации, ветка недолго находилась в одиночестве. Скоро к ней присоседились ветки сирени, срубленные для того, чтобы наблюдать за тайной и явной деревенской жизнью. Потом упала вторая ветка груши. И третья. И были отломаны отросшие снова ветки сирени. Плюс десяток близлежащих и вполне еще дееспособных чурбачков. Плюс здоровенное бревно неизвестного происхождения. Плюс мой первый шедевр деревянного творчества – шкафчик для обуви. Софа из двух ульев и секции забора (стоит до сих пор, а мы на ней лежим) и шкафчик из пяти фанерных ящиков – это было уже потом. Сколько милых сердцу воспоминаний!
Короче, лежбище веток сравнялось с человеческим ростом. Что-то с этим монстром надо было делать.
И тут пошли рыжики, и густо пошли. Я не стал объяснять Фае, почему их жарю-парю на мангале, а не на электрической плитке. Я жег неукротимое лежбище! И оно дрогнуло, осунулось, пригорюнилось. Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Червяки, как и я, разузнали о рыжиках. И мне стало стыдно, ребята. Прав ли я, обманывая друзей и утверждая, что дарю им рыжики с луком, а не с мясом? Стыд победил, и количество рыжиков уменьшилось в разы. Лежбище оправилось и расправило свои ветки. Нужен был сокрушительный удар. И тогда мы назначили день еды. День большой еды. И позвали гостей. Четыре (четыре!) перемены. Хорошо прожаренный белый хлеб – это раз. Хорошо прожаренные перцы – два. Хорошо прожаренные помидоры с луком – три. Хорошо прожаренные куриные ножки – четыре. Иначе нельзя, если у тебя два туалета.
«Что за гости-то?» – спросите вы. Да Наташа Якушина с детьми и мамой. Вы, конечно, ее знаете. А паче чаяния нет – загляните в фейсбук и узнаете. Но дело-то не в ее взглядах на жизнь, политику и современную драматургию, а в том, что она приехала со своей едой! Это подло! Ее дети наотрез отказались есть чужую, хорошо прожаренную еду, да и свою-то ели еле-еле. Вы спросите: что же они ели? То, что сами найдут! Потомки Маугли и Робинзона Крузо отправились в деревню!
Меня ждал страшный удар, нанесенный деревенской общественностью в лице двух препротивных бабок. Даже имена не хочу называть – настолько препротивные. Именно в мой день еды они предприняли акцию с названием «общественный буфет». Смысл в том, что каждый ее участник предлагает на общий стол свое блюдо, а потом все вместе это поедают под разговоры и песни. Но то ли они наготовили слишком много еды, то ли отказались ее поедать, но дети Якушиной были приняты этими ловцами невинных юных душ с распростертыми объятьями. И застряли в дурацком общественном буфете надолго.
И поедателей осталось четверо: Фая, я, Якушина и ее мама. Плюс элитная самогонка (на двоих – я и мама