«В Нижнем явно готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. Ни минуты промедления. <…> Надо действовать вовсю: массовые обыски.
Расстрелы за хранение оружия. Массовый вывоз меньшевиков и ненадежных…» (Ленин, ПСС, т. 50, с. 142).
И как подобное можно не классифицировать чрезвычайными происшествиями, злодеяниями? Неужели прогрессору прощается все? Героев не осуждают и не оплакивают, лишь демонизируют и обожествляют?
Еще раз акцентируем высказывание: «…может быть, в моральном плане он и заслужил это (болезнь)». Да, всегда разбавит смыслы вводное слово с неопределенной коннотацией «может быть», всегда есть лазейка, возможность списать последствия трагедии на архивоенное время, на характер эксцесса исполнителей, как сейчас принято говорить. Тут писатель как будто бы превентивно оправдывается и чуть даже отступает, чтобы не слишком шокировать публику своей апологетичностью. На самом деле прогрессору и пассионарию обижаться не стоит: он-то – протагонист – прочно возобладал над автором.
Наш автор уверенно проповедует: «Я думаю, что неспособность общества договориться насчет Ленина временная. У нескольких поколений аллергия, перестроечные все эти токсины действуют, интеллигенция и националисты – все – его демонизируют по инерции. Но наверно, у родившегося после 2000 года поколения уже не будет этой врожденной усталости от Ленина, они выдохнут и заключат “мирный договор о Ленине”». Правда? Данилкин не эпатирует? Это он всерьез?
Суть высказывания укрыть, тем более когда не стоит такая задача, трудно. Что поделать, магнетические личности обладают свойством распространять и даже насаждать симпатии в поле своего действия. Объяснение невозможности миновать магнетизм «шарма» дает другой писатель, речь о котором шла выше: «Материализм в чрезвычайных дозах даже в талантливом человеке убивает всякий вкус – тут уж ничего не поделаешь» (Нежный). Действительно, со вкусом и выбором что-то не очень у автора «Пантократора».
Приведенное достаточно показательно для понимания, почему Лев Данилкин называет в своих выступлениях самым существенным последствием революции колоссальный демографический переход: «Из азиатской демографической модели, где было в среднем восемь детей у одной женщины, к европейской модели с двумя детьми в семье».
Притом автор опускает – намеренно или случайно – иные, не менее грандиозные и глобальные и равные или превышающие по изменяющей силе последствия Переворота: поражение в правах (сов. декреты всех не уравняли), намеренное обеднение культуры, потеря достатка и земель вместо декларируемой их раздачи. Да и забывает про гибель самих людей – невосполнимый эффект всякого гражданского противостояния. Повысилась грамотность – понизилась нравственность. При кампании ликвидации безграмотности попутно прокручена глобальная афера: беспрецедентное изгнание и изъятие носителей культуры – но и о том почему-то молчок в поствыступлениях. Разве не это стало необоримыми последствиями Октябрьского переворота, не то, что Петрушевская определяет как «убийство интеллекта»? А указанная полезность демографических перемен с переходом на европейскую модель и переселение народов является лишь сопутствующим фактором двух войн и революции, неотъемлемым атрибутом времен немира. В войну и рожают меньше, и бегут с мест оседлости – это факт. Но не оправдывающий. Не определяющий.
На поставленный им самим вопрос, почему победила революция, Лев Александрович перечисляет веские аргументы и основания, говорит правильные, понятные вещи, упоминает общепринятую подоплеку событий. Создалась неотменяемая совокупность причин: 1. Режим был неспасаем. 2. Вершители (человекоорудователи) прикоснулись к возможности творить, менять государствоустройство – это возбуждает – и не имели предрассудков, в отличие от представителей «старого мира». 3. «Старый мир» слишком в своем круге, слишком старый, слишком усталый, слишком все мучительно надоело, в «железном» русском, сносившем все мытарства характере накопилась «усталость металла». Кажется, все тут верно, но вдруг в речи писателя проскальзывает термин «неэффективное население», и внезапно мерещится тень главного героя – Пантократора Революции, не сам же писатель так думает, скорее, тот – симпатичный – подсказывает. Он же «живее всех живых», мы это помним. Да и забыть нам не дают, выкапывают из земли, поднимают Ильича в полный рост, ставят вертикально, воздвигают памятник на виду всего города/городов – эти события происходят в книге, написанной уже после «Пантократора», а именно у С. Волкова в романе «Ильич».
Как известно, Льву Данилкину для написания увесистого его труда пришлось потратить пять лет, поездить по свету, исходить по пятам «ленинские места», прочесть, кажется, 55 томов сочинений, переработать внушительный массив материалов. И когда представляешь современного молодого человека, воодушевленного столь скучной, но необходимой при написании биографии пассионария работой – копанием в бумагах, то возникает пример и образ другого воодушевленного писателя, осиливающего неподъемный документальный фонд тридцатью годами ранее. Но каковы итоги той работы, каковы подходы… Один словно в бездну заглядывает, другой смотрит из окна паба на смешливого добрячка-призрака, прокатившего мимо на велосипеде в лучах солнечных пылинок.
Год 2021-й.
Сергей Волков пишет роман-кенотаф «Ильич».
Опустим, что вещь эта о танатовских 90-х и могла бы быть интересна просто заявленной темой. Опустим, что текст-кенотаф рассказывает не о смерти, а о жизни провинции, о повседневности небольшого городка, о любви молодых людей. Но задумаемся о другом: зачем автор касается темы воскрешения почившего вождя? Для чего поднимает тень незахороненного на 24-метровую высоту? Зачем воскрешает непогребенного? Только ли для того, чтобы сдать скульптуру в металлолом и поживиться на драгметаллах? Почему именно Ильича? Понятное дело, это самый распространенный памятник отчизны, входящий в монументальный топ; литой Ильич до сих пор встречается в самых неожиданных и ожидаемых местах, портит урбанистический пейзаж типичной убогостью вымысла: кепочка, рука, анекдотично указывающая на ближайший винно-водочный.
Но вот наш автор взялся поднимать не Пушкина или Гагарина не менее популярных, а ведь возводит из небытия вождя всех народов, «главного» пролетария мира. Цель: продолжить литературную лениниану? Или тоска по ушедшему времени: там было больше справедливости, по мнению автора? Подзабыли? Надо напомнить? Увековечить в очередной раз?
Быть может, Волков почуял живое в бессмертии, о котором обмолвилась Е. Черникова: «Думать надо камнями, не мыслями; думать о Ленине полезно: он частично, не совсем умер».
Вот и возводится идол на пьедестал. Вот и снова божество готово для поклонения – выставлено в полный рост перед читателем. И даже мощь его не утеряна, в чем уверяет нас автор: покойник еще в силах устроить армагеддон, пусть даже местного масштаба, порвав провода ЛЭП и оставив город без света.
Нет, не в одной идее фикс об обогащении героя тут дело, не только диспач волнует персонажа. Тут прослушивается легкое