– Скорей, скорей, профессор. Крути свою машинку, – поторапливал К Велорока. – Мы тебе дали столько энергенов, что хватило бы на строительство города населением в полмиллиона человек.
– Сейчас, сейчас. Надо всё проверить, не напутал ли я чего-нибудь при сборке омега-преобразователя.
– Он, оказывается, ещё мог что-то напутать! И это слова великого учёного! Проверим, может, для начала на хомячке, профессор?
– Да, напарник, какая-то лишняя сотня тысяч энергенов – уже не расчёт, – съязвил J.
– Да-да, можно и хомячка. Хотя я уже отправлял хомячка. Можно и не повторять. Только надо выбрать место для отправки. Если отсюда отправлять, то он окажется в постели у какой-то дамы. Она второго Икким Суама не переживёт.
– Кто это такой – Икким Суам? – спросил К.
– Подопытная мышь, которую я отправил в парамир.
– Зато тогда она навсегда поверит в сказку о царевиче-лягушонке и в небылицы о переселении душ.
– А откуда тогда делать отправку? – спросил J.
– Отправьте меня с того места, где меня нашла Яна. Не в море, конечно, но рядом. Около скалы, на песке, – вступил вдруг в разговор Рома, до этого всё время молчавший с отсутствующим видом.
– Ага. И мемориальную досочку там соорудим, – попытался пошутить К.
Но Велорок тихо и нехарактерно для себя веско сказал:
– Пришелец прав. Так и сделаем.
Агенты J и К синтезировали транспортный флайтер и ещё затемно перевезли на берег омега-преобразователь, собранный Велороком.
Жёлто-оранжевое море лениво выкатывалось на фиолетовый песок и отступало обратно, пытаясь увлечь за собой мелкие камушки и ракушки. Возле красных скал, уже освещённых первыми лучами рассвета, море бурлило неистово, создавая завихрения, выплёскиваясь на камни и напоминая апельсиновый сок из рекламного ролика. Небо, постепенно проясняясь, принимало всё более и более сочный салатный цвет.
Паракамера с омега-преобразователем, похожая на супернавороченную душевую кабинку, опоясанную несколькими витками труб в форме торов, смотрелась довольно нелепо на пустынном берегу.
Велорок тыкал пальцами в прозрачный сенсорный экран, поминутно встряхивая головой и проводя ладонями по своей жиденькой шевелюре. Ему казалось, что, встряхивая головой, он делал свою роскошную гриву более пышной, а затем ладонями усмирял непослушные пряди. Возможно, что когда-то давно это было именно так. Он что-то бормотал себе под нос и наконец произнёс:
– Готово. Можно запускать.
– Восемь, девять, десять, – считал К блинчики на поверхности воды.
– Я выиграл, – сказал Рома, – у меня было двенадцать. Вы собираетесь заменить воспоминания всем, кто причастен к истории со мной?
– Нет. Это невозможно. Только в кино это всё так просто. Показал светящуюся палочку – и готово дело. Да, стирать какие-то фрагменты памяти и записывать туда новые мы можем. Но только очень короткие фрагменты.
– Есть разные слои памяти. Мы можем работать только с поверхностным слоем, в котором хранятся моментальные недавние зрительные и звуковые образы. Информация, поступающая по этим двум наиболее важным каналам, записывается на внешнем слое памяти, как звуковая и видеодорожка на магнитной ленте. Поэтому с ней мы можем работать.
– Но дальше эта информация поступает на более глубокие слои, подвергается обработке, а именно личностным восприятием этой информации, её осмыслением. До этих слоёв памяти мы ещё не научились добираться в полной мере. Тут можно внести изменения в характер личности, поэтому стараемся обходиться без этого.
– Ладно, и на том спасибо, – сказал Рома, соприкоснулся тыльной стороной руки с ладонями агентов и профессора и шагнул в кабинку омега-преобразователя.
Велорок закрыл прозрачную дверцу и встал у пульта управления.
В кабинку не проникали никакие звуки извне, но Роме показалось, что он поймал телепатограмму от агента К. Он уже не понимал, получает он телепатическое сообщение, или читает по губам агента, или ему это просто кажется: «Только что состоялось Встречание у Яны. Всё прошло хорошо. Кажется, они идеальные половинки».
Велорок одновременно тремя пальцами нажал на сенсорный экран… Последнее, что уловил Рома по губам агента, были слова: «Его зовут Амор».
* * *
Рома приоткрывает глаза. Непривычный яркий свет бьёт прямо в лицо из лампы на потолке. Светло-серые стены. Белый потолок с паутинками трещин. Большое окно. На стуле – девушка в белом халате. Открывается дверь, и входит грузная женщина – тоже в белом халате и белом колпаке.
– Куда же ты смотришь, девка?! – восклицает вошедшая. – Ожил твой спящий красавец! Смотри, глаза открыл. Значит, выкарабкается парень. Дело-то молодое. Я тут таких чудес насмотрелась. Мне и цирк не нужен.
Девушка, сидящая на стуле, встаёт и подходит к Роминой кровати. Она явно смущается. Присутствие медсестры сковывает её.
– Побегу доктору расскажу Пущай посмотрит красавца. Он просил сразу сообщить, если очнётся. И не верил уж никто. Скорее надо, – причитает медсестра и слишком быстро для своей комплекции выходит из палаты.
Девушка смотрит на Рому. Он смотрит на неё, и смутные воспоминания волнами накатывают на его сознание: «Белые буруны моря. Утро. Синее-синее море, сливающееся на горизонте с небом… Или нет – оранжевое море волнами накатывает на фиолетовый песок…»
– Ты… – начинает девушка и осекается. – Вы помните то утро? Узнаёте меня? Я – Аня, а вы… а ты… а ты… дурак! Идиот несчастный! Взял и прыгнул, псих! Ненормальный. Шуток не понимаешь! – Слёзы покатились по её загорелым щекам янтарными бусинками.
Уголки Роминых губ неуверенно поднимаются вверх, складываясь в улыбку.
– Я тут три недели возле тебя торчу, а он ещё улыбается! Дурачок. Ожил. Ожил. Живой!
– Яна, – неуверенно, словно только учится говорить, но с нескрываемой нежностью произносит Рома. – Я – Амор.