Я взяла тебя за руку и повела в Калиновку.
Там золой мощеные улицы, сонные пьяницы
По дороге в седьмую школу, колонки, калиточки.
Это было дней пять назад, на Страстную пятницу.
На певучем велосипеде каталась девочка,
И скрипела под ней зола. Багровые веточки
Разрывались над головой. Замарались колготочки,
Из подъеденной молью кофты торчали ниточки.
Ты, Калиновка, в честь Калинина, кажется, названа:
«На Калиновку» выезжают лишать невинности,
И живучие женщины смотрят сквозь окна грязные,
Как еще одна, возвращаясь, творится невидимой
И свободной! Как эта ведьма летит над городом,
Где Калиновка вся в малинах, бомжах и пьяницах,
Остановится где-то в Киеве, станет роботом
И ни разу не вспомнит эту Страстную пятницу.
«Пронизывая и вникая, гнездятся звезды…»
Пронизывая и вникая, гнездятся звезды:
Ночью – в глухих деревьях, днем – везде.
Таким, как звезды, может быть только воздух
В глухих деревнях по крыши в глубокой весне.
Но чище воздуха – слух, свободный от слухов:
Сегодня утром ты слышал, как тает сугроб,
Как туго пришлось зиме, как во рту стало сухо,
Как что-то в земле прорастает, а что-то гниет.
Пронзительно прорастали во взрослое зерна:
Золото – в зелень – в золото – в зерна – в прах;
Творились и растворялись, вместе и порознь
Плясали и падали, словно на первых порах,
Огромные звезды, огромные русские звезды:
Когда бы не эти звезды во мне и вовне —
На дне мне лежать и не знать, что есть где-то воздух
В глухих деревнях по крыши в глубокой весне.
«Рань медленная…»
Рань медленная.
Солнце всходит неторопливо,
Словно дерево.
Лучи распарывают оболочку,
Чтоб в раны бросил семена
Дух Рани.
Рань, медленнее!
Пусть покажется,
Что точку жаворонок ставит
На небе утреннем.
«Яблоко пахнет…»
Яблоко пахнет
дикое
сквозь зиму,
сквозь город,
любовью о лете, о лесе,
сильной
дикое яблоко пахнет
бабой,
любимой пахнет песней.
Яблоко, люди, пахнет!
Памятью, что ли, стали
запахи?!
Что же, начнем по памяти
пахоту:
вскроем полю поры
и засеем по́том.
Вырастет новый город,
и зашумят колосья,
и засвистят косы,
и загремят кости,
и заблестят росы.
Люди найдут яблоко,
люди уйдут, яблоня.
Люди, эта зима
долгая, как ноябрь,
долгая, как на «я».
Пастораль
Вздох коровий о пастухах,
Ломкий стоит сухостой в груди.
Если все лето ходил не так,
Осенью каждая ночь грубит.
Был же кипящий ночной ковыль,
Кто-то в крови ковал-ковал,
Лязгал кнутом по бокам кобыл,
Целое племя в реке купал.
Дом на краю села – пустой,
Только кровать, фотография, печь.
Ты на пороге его не стой,
Лучше войти, затопить, прилечь!
Выдох теплый коровий гнет
Ивы к земле и корчует пни.
Это не выпь по ночам орет,
Это ноябрь, убывают дни.
Выход из рамы оконной – есть.
Выход из рамки, что на стене, —
Даже изранившись, не пролезть.
Темные реки на остром стекле.
Уральское
От этой спокойной и чистой следа не осталось,
На этой дешевой и влажной следа не оставишь.
Усните, навеки усните, уральские стены,
В дыму сладкосинем, как женщины в русских вселенных,
Как женщины в юбках до пят, и как скалы – их юбки!..
На рыхлых дорогах отпетые шлюхи, как шлюпки,
Качаются вяло, прибиты попуткой к обочине,
Для нужд человеческих наспех мужьями обучены.
Усни, Златоуст, глубоко перепрятав избушки
За плечи хрущевок картонных – счастливых рубашек,
Доживших до точки старушек, до ручки – рабочих,
Усни, Златоуст, им во сне станет сладко и душно!
Горите, огни, и сосите, леса, догорая,
Ты на перекрестке не трогай меня, дорогая,
Меня растрясло по кусочкам на этой дороге.
Не трогай и дома меня, дорогая, не трогай.
Вместо прозы
Когда мне было шесть лет, меня отправили в Анапу,
в пионерлагерь.
Мы ходили на море парами – мне никогда
не хватало пары.
Я записалась в кружок «Умелые руки», а еще
в библиотеку,
Хотя принято было либо то, либо это.
От своих подружек по палате я усвоила такие правила:
Первое, что нельзя спать на сердце, иначе
оно останавливается;
Второе – нельзя есть чужое варенье, если была желтуха;
Третье – если платье обляпано борщом —
прогладь его утюгом.
Я крепко-накрепко запомнила и до сих пор чту правила эти:
На сердце никогда не сплю, следовательно —
я бессмертна;
Чтобы не гладить платья, стараюсь их
не обляпывать слишком;
Варенье подъедаю исключительно у родных и близких.
Да здравствует мое прошлое! На бетонные дорожки
брошены тени,
Впервые оказалось, что обычная трава может и порезать,
В носу занозы, а на мелководье пойманы два краба,
Но лучше – глубина, и кроме меня, никто не умеет плавать!
«Святые не держат осанку…»
Святые не держат осанку,
Расслаблены бледные скулы.
Держащие мира останки
Их жесты, движения скупы.
Не то что придворные куклы
В застывших улыбках акульих —
В застывших предметах печальных
Гораздо виднее дыханье,
Чем в клетках за ребрами кукол,
Чем в блестках