О необходимости или ненужности женщины на войне (снайпера, медика, кинолога и т. д.) – женщины, чувствующей своё место именно здесь, мы рассуждать не будем, а согласимся с выстраданными выводами Е. Наговицыной. Многие ли из нас с полной уверенностью могут повторить за автором о своей работе или службе такие слова: «Всей душой ощущая: служба – это моё!» («Встреча на обочине»)? И пока у нас есть мужчины, забывающие о том, что такое честь, доблесть, совесть, долг, патриотизм (либо хорошо знающие им «цену», но продавшие их в угоду политическим интересам), будут и женщины-воины, готовые отстаивать обозначенные выше ценности с оружием в руках. И пока в обществе есть паразитирующие мужчины, пробавляющиеся бандитизмом, будут и мужественные женщины. И такие женщины достойны уважения!
За своё право называться профессионалом Екатерина Наговицына боролась годами, отстаивая его в рядах боевого мужского содружества, а не офисного планктона. Екатерина Наговицына – кавалер Ордена Мужества. За что награждают таким орденом? Как человек, совершенно далёкий от военной жизни, я думаю, что этим орденом награждаются посланные на верную смерть, но вернувшиеся оттуда. Она вернулась, чтобы выполнить свой долг и рассказать правду о войне, увиденную собственными глазами. Поэтому литературное творчество Екатерины Наговицыной, равно как и выбор ею военной профессии, является осознанным выбором. В короткие минуты передышки сменить автомат на перо – удел немногих. Но писательница осознаёт богоугодность и этого пути: ведь пишет она о самом главном, о котором в таком ключе вряд ли кто расскажет.
Для Наговицыной работа со словом – не просто возможность «высказать всё, что наболело – внутреннюю усталость, ощущения рядом бродящей смерти, бездарной и непутёвой организации работы, неизменного предательства, продажности, зависти, тупости, и повсеместной непроходящей глупости…». Это и ответственность перед теми, кто уже не сможет ни сказать своего слова о войне (в данном случае – чеченской), ни проанализировать просчеты и ошибки, удачи и победы, ни предостеречь от опасности знанием и опытом своего военного ремесла. Это и долг перед теми, чьи жизни вручены вместе с руководством («В бригаду призыв новый прибыл. Пацаны зелёные совсем, но есть смышленые. Если вложить в них душу и опыт, то толк будет. Далеко пойдут. А главное, будет шанс выжить и победить» («Случай на обочине»).
Работая с военным материалом, реальными событиями, омытыми кровью, преподнося его читателю искренне и эмоционально, не лишая его того самого художественного вымысла, над которым классик обливался слезами, автор, что называется, «попадает в яблочко», что позволяет считать повести и рассказы Екатерины Наговицыной выдающимся явлением в современной литературе.
Приведу примеры.
Вот читатель знакомится с боевыми вертолётами – «МИГами» и «СУшками», которые хотя и гораздо менее уязвимы, чем люди, но всё же умеют чувствовать боль, представлены со своими размышлениями и чувствами, душами и характерами. Они умеют радоваться, обижаться и досадовать, способны на месть и подвиг… Им тоже снятся сны, и даже кошмарные, для них, как и для воинов-профессионалов, война – работа. Своим обострённым «техническим шестым чувством» они способны распознавать человеческие души, даже видеть их – либо красивыми, солнечными, светящимися, либо в цвете отработанного масла. Удивительно человечно строятся отношения боевых машин с лётчиками, с людьми, которые «пробуждают… душу в куче многотонного железа». Но конечно, не со всеми, а с лишь теми, которые настроены с машиной «на одну необъяснимую волну», понимают и ситуацию, и свою «вертушку» «ещё до сработки электроники». Именно с такими людьми вертолёт становится живым членом экипажа. Именно с ними в полной мере выявляется «боевая красота» воюющей машины. Автор настолько убедительна в небольшой повести «МИ-24», написанной от лица боевого вертолёта, что читатель вполне принимает и понимает описанный ею один из случаев, «необъяснимых человеческой логикой, заставляющих лётчиков потом суеверно креститься и молиться своим богам»… В случае смертельной опасности даже боевая машина может поступать «по нашим неписаным законам», потому что война «иногда стирает многие запреты»[6]…
Фатальную обреченность («какое оптимистическое будущее может быть у боевого вертолёта?») и трагичный финал (гибель вертолёта и двух членов экипажа) смягчает глубокая вера в то, что «все вертолёты попадают в рай».
Короткий рассказ «Санька», фиксирующий минуты безрадостной жизни в военном госпитале, несёт в себе мощь противоречивых эмоций, так и не разрешаемых психологической обречённостью финала, но оставляя читателю широкое поле сотворчества, домысливания в восприятии двух судеб в диалектике войны и мира – больного с тяжелой контузией и его лечащего врача – женщины…
Наше неумение, либо боязнь, либо нежелание лишних проблем много способствуют тому, что как-то сильно уменьшилось количество людей, способных даже просто одёрнуть, а не то чтобы ещё и дать отпор наглецам, хамам, преступникам. Наше легкомысленное попустительство умножает их ряды. Уже упомянутый здесь рассказ «Встреча на обочине» заставит поднапрячься гуманистов и законников. Однако и призадуматься тоже заставит… И вопрос тут вовсе не в том, какой национальности подонки. Свежи в памяти «лихие девяностые» с разросшейся, как раковая опухоль, преступностью, сведением счетов, «разборками» и удивительной безнаказанностью. Ныне криминогенная ситуация зачастую носит национальный окрас, неизбежный в странах, отмеченных повышенной миграцией населения. Так что случай на трассе не такой уж надуманный, а для российского читателя вполне художественно убедительный: и в том отношении, когда война догоняет бойца в мирной жизни[7], и в том порыве дать отпор наглецам, попирающим человеческое достоинство.
Насколько бережными явлены дружеские отношения в повести «Здравствуй, вчера!»: друзья (живые и умершие) помогают прозреть погибшей героине, по прозвищу Лайка, подготавливают её к спокойному принятию своей новой сущности. Эта повесть о горьких потерях, обессмысливающих жизнь («А я не знала, как дальше служить, не чувствуя рядом их надёжного товарищеского плеча»), о состоянии душевного опустошения, рождающего бессилие («пытаясь унять оголённую душевную боль потери, одиночества и страшного осознания – ничего изменить нельзя»), когда опыт рождает «периодически сжимавший душу страх – привязаться к ним, а затем ощутить боль, когда придёт время разъезжаться»[8]. В повести не говорят «о политике, о кем-то наворованных деньгах, о звёздах шоу-бизнеса и реформах ЖКХ»… Герои повести растворяются в атмосфере дружбы, заботы, понимания, где ощущение лёгкости и счастья возвращает потерянную способность – смеяться от души…
Остросюжетные повести и рассказы Наговицыной со всегда непредсказуемым финалом, облеченные в реалистические, мистические, а порою и в фантастические формы[9], психологически достоверны, эстетически приемлемы, жизненно узнаваемы и художественно убедительны. Творчество автора балансирует на грани