И нужно бросать профессию и подбирать подругу
На свалке личинку откладывать, окукливаться в метель.
Под самым высоким в городе домом скорби, и вновь по кругу
Летучие мыши носятся, похожие на детей.
(Аборигены ветра)
Ну а лучше вырезать из бумаги дом,
Взять и фотокарточку в нём приклеить ту,
Где смеётся мамочка, сделав ей притом
Красной ручкой трусики, лифчик и фату.
(День рожденья мамы)
Однажды литератор и астролог Анна Кирьянова сказала, что Андрей мог бы написать один текст и остаться:
Чубука у Тургеневых не сосите, не верьте:
Никому не обещано ничего на Земли,
Кроме воли, но каждому сердобольные черти
Счастья страшную трещину по губам провели.
(Декабрист)
К нашему счастью, Андрей написал не одну книгу. Издали «Веко», издадут и дальнейшее.
3. Радио над местечком Неполные Радости / Юлия Кокошко. М.;
Екатеринбург: Кабинетный учёный, 2019. 114 с.
Если бы чешский кинорежиссёр и художник Ян Шванкмайер решил экранизировать непереводимые «Поминки по Финнегану» великого ирландца Джеймса Джойса, то результат был бы равен доскональной визуализации взятого наугад стихотворения Юлии Кокошко. Да хоть бы даже:
Я вижу: чёрная рука в голубой наколке «Участь»
летит по ночному городу, ища, кого хлопнуть по плечу…
(Послания, свёрнутые в мяч)
По количеству и кропотливости деталей – это киносценарии. По звуку и авторскому отчаянию – поэзия. По сюжетам – хроники городской жизни:
Так массовик осквернитель
нащупывает в своей или чьей-нибудь голове
малютку шпаргалку —
что назначить к поруганью,
кому шлифовать планиду,
столкнуть на рельсы или в кювет,
не то ослепить деньгами,
в чью кастрюлю зазвать поганки…
(Эко место пусто! Вотще)
Суммарно – горький мёд, который невозможно зачерпывать полной ложкой, но можно тянуть потихоньку, катать по нёбу, вытягивать каждое происшествие со всех ракурсов, погружаться в бесконечные переливы эмоциональных фиксаций:
Светофор – разбодяженный на троих бинокль —
или облако обращалось в дракона и выдувало зной
на перебираемую запятыми шлангов заправку…
И дальнейшее путешествие – пешедралом,
уже вприкуску
с пролетающим ковром и шкурой,
с напялившей бусы колёс колымагой…
(Лучшее, что нашлось в старье)
Оттенки переживаний настолько тонки, что сравнение собственной сумочки с ридикюлем Незнакомки в кафе вырастает до эпического полотна, достойного щита Ахилла, Библия переходит в Пополь-Вух и обратно, лепестки и фантики замещают лицо собеседника:
Нет, это пионерство – не монахи,
но – парусники! Каждая строка
для собственного ветра, всякий случай —
оттенки, складки, выпас завитка,
и даже перекосы парика —
для свежих поцелуев.
И рядом с ними всё напропалую —
лишь пара комбинаций.
Аллилуйя!
(Объявленная мания пионства)
Все эти фантазии – не прихоть, а внимательно выработанный язык. Ничего случайного, каждая реплика отточена, аллегории получили свои роли и ложатся на сцену листа, чтобы начать спектакль:
Бездомный сна вошёл в абрис ангела – и раковина
сия стала дом его. И поскольку речь его прояснилась,
я подарила севшему на край зыбей новые вопросы.
(Не спрашиваю, кто спрашивает: я, мы, они)
Однажды поклонник Нобелевского лауреата Дерека Уолкотта прилетел к нему на остров Сент-Люсию и решил отыскать на берегу океана рыбацкую деревушку, описанную в пьесе «Море в Дофине». Оказалось, что уже 40 лет там никто не живёт, но жители соседних посёлков ведут свою родословную от того или иного персонажа пьесы. И порой мне видится, что как по роману «Улисс» Джеймса Джойса водят сейчас экскурсии дублинским маршрутом Леопольда Блума, так и гид-интеллектуал Екатеринбурга будет улыбаться, прилюдно вспоминая, как его троюродная тётка, оказалась упомянута на 105-й странице невероятной Кокошко:
…В те дни не было Рима,
и каждый называл Вечным городом то,
что казалось ему справедливым».
(В трёх шагах от вечного)
Примечание:
Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Лауреат премии MyPrize-2018.Дипломант Первого Санкт-Петербургского поэтического конкурса им. И. А. Бродского в номинации «Большое стихотворение» и «Илья-премии». Живёт в Екатеринбурге. 248
Ефим Гофман
Моментальные снимки
(«Плавучий мост», № 2-2019)
1
«На фига на нём белые брюки»… Именно таким неожиданным вопросом открывается одно из самых ярких стихотворений подборки Владимира Салимона, помещённой в «Плавучем мосте». И полупростодушная, полуёрническая интонация, с которой этот вопрос задаётся, ощущается здесь занозой, которую не сгладить никакими изящными метафорами – вроде всплывающей совсем скоро, в той же самой начальной строфе: упомянутая пара брюк уподобляется здесь парусу рыбачьей фелюги, «бороздящей залив поутру». Шероховатость стыка подобной изобразительной утончённости с изначальной эмоцией комического недоумения – ход в данной ситуации отнюдь не случайный. Совсем напротив, он-то как раз и является тем нервом, на котором держатся рассматриваемые стихи.
Заметим, однако, что подобная, достаточно неординарная, тональность имеет в русской поэзии свою традицию – и при внимательном чтении вполне можно ощутить в стихах Салимона не лобовые, не лежащие на поверхности ассоциации со стилистикой раннего Заболоцкого. С интонацией таких, достаточно известных его стихов обэриутского периода: «Хочу у моря я спросить, / Для чего оно кипит?». И никакая искренняя, задорно-энтузиастическая риторика («Лучше б тут стояли хаты / И полезные растенья <…> Лучше бы руду копать / Там, где моря видим гладь» etc.) не отменяет в данном случае мучительного чувства растерянности, сквозящего в признании: «Это множество воды / Очень дух смущает мой». Точно так же, как и в другом программном стихотворении Заболоцкого этого же времени, «Меркнут знаки Зодиака», демонстративное стремление уверить себя и читателя в том, что ужасающие ночные видения «только вымысел и бред», что все мы, «полузвери, полубоги», пребываем в преддверии радостной «новой жизни молодой», не может отменить ощущения жути, оторопи от понимания, что «в общем танце» бытия смешались очень уж разнородные явления, в числе которых, наряду с вполне приемлемыми особями, есть и в е д ь м ы, б л о х и, м е р т в е ц ы. И волевым стремлением справиться с неумолимостью подобного