А потом мы поехали в театр.
Екатерина Дмитриевна, закутанная в бархатную шаль, с нетерпением ждала начала спектакля. Ложи бенуара, где мы расположились, давали прекрасный обзор сцены, но при этом скрывали нас от любопытных взглядов.
— Говорят, Семёнова сегодня в ударе, — шепнула она, поправляя перчатки. — В прошлый раз, когда я видела её в «Федре», она довела половину зала до слёз.
Занавес дрогнул, и в зале воцарилась тишина.
Отелло — могучий, страстный — уже ревновал, ещё не зная причины. А Дездемона… Ах, эта Дездемона! Семёнова вышла на сцену — и казалось, будто сама невинность сошла с полотен старых мастеров. Её голос, то нежный, то полный отчаяния, проникал в самое сердце.
— Боже, как она играет, — прошептала Катенька, сжимая веер. — Смотри, как дрожит её рука, когда Отелло приближается…
Я украдкой взглянул на Голицыну — её глаза блестели в полумраке. Она дышала в такт происходящему на сцене, словно сама переживала каждое слово.
Когда в финале Дездемона замерла в последнем вздохе, в зале кто-то вскрикнул. Голицына схватила меня за руку.
— Я не могу… Это слишком… — её голос дрогнул.
Занавес упал. Аплодисменты грохотали на весь зал, как гром. Семёнова вышла на поклон — бледная, почти невесомая, словно ещё не вернувшаяся из мира, где только что погибла её героиня.
— Хочешь, заедем куда-нибудь перекусить? — предложил я.
Голицына покачала головой.
— Нет… Не сейчас. Мне нужно прийти в себя.
Помолчали, давая улечься впечатлениям.
— Странно, — наконец сказала она. — Чем прекраснее искусство, тем больнее после.
И, вздохнув, взяла меня под руку, чтобы идти домой.
— Александр Сергеевич, здравствуйте. Можно вас на пару слов? — услышал я знакомый голос из-за спины.
Оглянулся. Ба, какие люди! Сам Великий князь Николай со свитой из трёх молодых людей и пары девушек. Мы чуть отошли в сторону и остановились у одной из колонн.
— Я знаю, что вы встречались с государем, и сумели произвести на него впечатление, — негромко сказал Николай, — Ваши идеи мы ним дважды обсуждали, и если коротко, то я получил карт-бланш на большинство наших начинаний. Предлагаю встретиться в Царском Селе послезавтра в полдень. Обсудим, с чего начнём. Надеюсь, у вас имеется план. А сейчас пойдёмте, представлю вас своей супруге.
— План имеется. А обе дамы выглядят великолепно, сочту за честь, — машинально сказал я дежурные фразы, пытаясь сообразить, что именно было одобрено государем.
Что могу сказать. Александра Фёдоровна, до принятия православия Фридерика Шарлотта Вильгельмина, отличалась грациозностью, любезностью и весёлостью. Компанию ей составляла близкая подруга детства, графиня Цецилия Гуровская, ставшая женой русского офицера Фредерикса. Изъясняться вся компания предпочитала на французском.
Из театра мы вышли вместе, а затем раскланялись, прощаясь. Незамеченным такое событие не осталось. На нас глазели со всех сторон.
— Вы говорили с Великим князем, как с равным, — словно невзначай заметила Екатерина Дмитриевна.
— Надеюсь, никому, кроме вас это не бросилось в глаза?
— Вроде бы нет, разве что Их Высочество бровями сыграла, — сказала наблюдательная Катенька.
— Надо будет ей что-нибудь забавное подарить, — вслух сделал я себе заметку.
— Пруссачке и забавное? Не поймёт. Зато швейной машинке, хорошо оформленной, будет чрезвычайно рада. Как и всяким новым образцам тканей.
Столь меткие замечания заставили меня по-другому взглянуть на Голицыну. Как советчица она оказалась на удивление хороша. Ещё бы, кто, как не она, знает жизнь двора изнутри. И матушка ей в помощь.
В Царское Село я прибыл вовремя, но не в карете… на СВП.
«Удивить — значит победить!» — это цитата из учения Александра Васильевича Суворова из его знаменитых трудов «Полковое учреждение».
Победа сегодня мне необходима. Оттого и удивляю. Стараюсь. И судно на воздушной подушке — всего лишь один из моих козырей. Так, для начала разговора.
Скорей всего Николай про него уже слышал, но между слышать и видеть — разница величиной с дорогу от Петербурга до Царского Села, не меньше.
Всю дорогу я думал, отчего Николай назначил мне встречу в Царском Селе, если вся его семья уже давно переехала в Петербург. Отчего-то у меня возникло предположение, что меня ожидает испытание. Наверняка Николай попробует проверить меня в споре с некоторыми одиозными личностями, если так можно назвать тех, кто не только не разделяет мои взгляды, но и декларирует абсолютно иное понимание происходящего в стране. В этом плане опустевший дворец в Царском Селе — место более чем, удобное. Нет ни лишних свидетелей, ни ушей.
Под эти мысли я добрался до дворца, минуя заборы и посты охраны. Отчего у меня всё получилось? Так я ещё со времён лицея тут каждую тропку знаю.
Своё судно я припарковал прямо напротив парадного крыльца, на которое и взбежал, опередив замешкавшегося слугу.
В зале, куда он меня проводил, было прохладно и слегка накурено. На столе стояло вино и лёгкие закуски.
Кроме Великого князя в зале было ещё восемь человек, и каких! Что не лицо — то Личность!
Представлял нас друг другу адъютант князя Адлерберг.
Граф Орлов, князь Меньшиков, граф Нессельроде, граф Бенкендорф, граф Сперанский, граф Канкрин, и как вишенка на торте — гвардейский ротмистр Пестель.
— Александр Сергеевич, а мы вас чуть позже ожидали, — заметил Николай, мельком глянув на большие напольные часы.
— Выехал с небольшим запасом, но поля уже убраны, так что немного сократил путь, оттого и уложился в сорок пять минут, — по-военному коротко доложил я в ответ.
— Это откуда же вы стартовали? — не выдержал Меньшиков.
— От завода Берда на Матисовом острове.
— Шутите? Или вы на своём самолёте прилетели?
— Не сказать, чтобы на самолёте, но ваша догадка близка к истине. Впрочем, можете просто выглянуть в окно, — предложил я.
Меньшиков поднялся и выглянул.
— Хм, господа… Странная карета. Без колёс и лошадей! — заявил он, пожимая плечами.
Тут уж все не выдержали, поднялись с мест, и пошли к окнам.
— Ну, чтож, Александр Сергеевич, расскажите нам про ваш загадочный экипаж, а затем мы про ваши задумки хотели бы услышать. Те, что вы у себя в Велье вводите, —