С террасы президентского номера на самом верхнем этаже открывался весь Рим.
Вскоре постучали в дверь, доставили шампанское в серебряном ведерке. Она кивнула и села в кресло в роскошном салоне своего номера. Ей не нужен был Рим. Она ждала, не сомневаясь, что дождется.
***
Они ужинали на террасе президентского номера с видом на закат, на купол собора Святого Петра, на храмы, колокольни и крыши Вечного города. Но великолепный вид не имел никакого значения.
– Я все-таки не удержался. – Виновато улыбнулся Рудджеро. – Не надо было приезжать. Но в городе опустело, как будто звуки стали тише, а краски бледнее. Я вдруг испугался, что не успею увидеть тебя ещё раз. Это было важнее всего остального, увидеть тебя…
– Я знала, что ты приедешь. Нельзя не попрощаться, это неправильно.
Он встал и пошел к выходу. Обернулся.
– Ну, значит, теперь все правильно.
– То есть, ты сейчас уйдешь – и все?
– Я не хочу портить тебе жизнь, Санча. Ты же все понимаешь.
Саша вскочила с места.
– Нет, я не понимаю! Почему? Почему все всегда решают за меня? Все знают, как лучше, как правильно, но никто не спросит меня, что я, именно я хочу! Не надо изображать из себя благодетеля, показавшего девушке красоты Неаполя. Или все так и есть? Тебе взгрустнулось, вспомнилось детство, решил поиграть в доброго волшебника. Все так? Приятная неделя с иностранкой, льстящая самолюбию!
– Санча…
– Вот еще и имя придумал.
– Я не позволю себе…
– Не позволишь себе чего? Скажи, с мной что-то не так? Меня можно развлекать, защищать, или что там еще, но нельзя любить? Если ты сейчас уйдешь…
– То что? – Он улыбнулся. – Что ты тогда сделаешь? T’amo ra murì, Sancia.
Stai int’ a me.
Саша шагнула вперед. Провела рукой по его щеке, по волосам. И вцепилась в него так, чтобы никто не смог оторвать.
– Выключим свет?
– Нет. – Он покачал головой. – Не нужна темнота. Я хочу тебя видеть. Я хочу тебя помнить…
Свет погас, когда за окном стало светать. Заорали чайки, казалось, что за окнами открылся огромный зоопарк, они ухали, как совы, выли, как гиены, хохотали, как сумасшедшие.
– Я сейчас усну… – сонно пробормотала Саша. Она так хотела, чтобы эта ночь не кончалась, но ничего не могла с собой поделать. Глаза закрывались сами.
– Спи. О surdat 'nnammurato, vita mia. – Он потянулся к тумбочке.
– Зачем тебе очки?
– Чтобы лучше видеть тебя, как говорили в какой-то сказке.
– А потом ее съели. – Саша сняла с него очки, закинула куда-то, обняла и тут же провалилась в сон на его плече.
***
Саша проснулась, когда за окном во всю светило солнце. В мартовском Риме было тепло, как летом, ветер шевелил занавески.
Она приподнялась, уже зная, что его нет. Может, и к лучшему, она не представляла прощание; сколько не проигрывала в голове эту сцену, никак не могла закончить.
Хотелось обратно, в тот самый первый день на мосту. Нет, она не изменила бы ни одной детали их встреч, но ловила каждую минуту.
– Ищешь вчерашний день? – Спросила ее женщина в неаполитанском квартале. Это было всего лишь пару дней назад, а сегодня вечером она уже окажется в Москве.
Саша не спеша приняла душ, сходила на завтрак, собралась и выкатила чемодан в холл. Отказалась от такси, вышла из отеля, кивая на подобострастные вопросы портье: – Да, мне все понравилось, все прекрасно. Нет, машину не надо.
И покатила чемодан по булыжникам Ларго Арджентина на стоянку такси.
Возле римских руин собралось несколько человек, какой-то южанин – terrone, как уничижительно зовут их на севере, хотя что плохого в имени «человек от земли»? – растягивал старенькую гармошку, а девушка в широкой юбке, стоя босиком на холодных камнях, пела хриплым голосом непонятные оборванные слова на шипящем неаполитанском диалекте:
Однажды ночью в Неаполе
Между луной и морем
Я встретила ангела,
Который больше не мог летать.
Но он забыл об этом
И даже без крыльев
Поднял меня на небо.
И мы летали высоко над землей
Вдали от грусти этого вечера.
Сколько это продлится?
Сколько ночей, чтобы мечтать,
Сколько дней, сколько часов
Бесконечной нежности?
Но если любишь до смерти,
Закрой глаза и не думай.
Время пройдет,
Любовь уйдет,
Закончится этот танец.
– Это пройдет, – сказала Сонька. – Потому что проходит у всех нормальных людей. Здоровый человек не может всю жизнь страдать от любви. Кому-то достаточно пары месяцев, кому-то пары лет. Пожизненные страдания – это патология. Говорю как врач… и как винодел.
Саша знала, что больше ничего не произойдет, но и на таможне, и в зале ожидания все-таки ждала. Нет, не голоса за спиной, как в любовных романах или голливудских фильмах; но ждала знака, записки, даже придумала себе, что сейчас к ней подойдут и протянут цветок. Просто цветок.
Этого не случилось, и уже пристегнувшись в кресле самолета, вылетающего в Белград, она вдруг почувствовала удар под дых, от которого на миг перестала дышать. Скрючилась, отмахнулась от испуганной стюардессы – все в порядке. И весь полет просидела с закрытыми глазами.
Конечно, со временем сердце станет щемить все реже, Сонька права. Она не сможет терзать себя, набирая его номер после лишнего бокала вина или два часа придумывать глупое сообщение, которое можно отправить по электронной почте. Останется лишь немного пустоты, где-то там, где должно быть сердце. Как там сказал Дженнаро Палумбо? Пустота на всю жизнь…
А то, что сейчас так больно, это нормально. Ведь нет на свете ничего больнее слова «никогда».
ЭПИЛОГ.
Что произойдёт дальше с персонажами книги?
Паскуале Сальватори останется в монастыре Сан Лоренцо, проведет жизнь в молитве, выходя из монастыря только изредка. Карабинеры вернут ему серебряное сердечко, подаренное Бриттой. Единственный человек в Неаполе, который будет помнить девушку из Швеции и молиться за ее душу, не забудет свою двоюродную сестру.
Инженер Эспозито так и будет сдавать свои шикарные апартаменты, дядя Вичентино неодобрительно смотреть с портрета на очередных жильцов, а привратник стоять на посту у ворот старинного дома в самом центре Неаполя.
Дженнаро Палумбо погибнет спустя неделю после встречи с Александрой, так и не начав политическую карьеру. Его застрелят из… мобильного телефона. Фейкового мобильного телефона, способного выпустить четыре пули. Почему-то в тот день босс отпустит