— Не хотите пояснить?
— Что именно?
— Он умер на моих глазах. Во дворе залаяли собаки, он бросился бежать с перекошенным от ужаса лицом и шагов через пять упал бездыханно. Сердце. Что это за гончие Анубиса и почему он их так боялся?
— Будьте уверены, любезная Анна Евграфовна, это последнее, что вам должно быть интересно. Вы же не хотите повторить судьбу мерзкого воришки?
Она выпучилась.
— Вы хотите сказать?
— Анна Евграфовна, не задавайте вопросы, на которые я не стану отвечать.
— Так это вы на него наслали этих гончих?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— А это тавро на плече?
Лев лишь улыбнулся и пожал плечами.
— Прошу, ответьте.
— Не обворовывайте меня, Анна Евграфовна. Не надо. Я порой бывает сержусь, и это скверно сказывается на здоровье тех, кто меня расстроил.
Она отшатнулась, с ужасом глядя на собеседника. Да так и осталась сидеть, пока не принесли чая и остального.
— Прошу, пробуйте. Это угощение за счет заведения. А я, пожалуй, поеду. Дела.
С этими словами он встал и удалился.
Болонка же, что сидела рядом с ним, подорвалась следом. Лишь на несколько секунд остановившись, чтобы поглядеть на испуганную женщину удивительно осмысленным взглядом…
Лев был раздражен и зол.
Эта женщина втягивала его в дела, которые ему совсем не требовались. О нравах Марии Николаевны он уже был наслышан и имели лишь одно желание — быть подальше от этой женщины. Тем более в ее околописечных приключениях.
Так, пыхтя от раздражения, он и доехал до реки Киндерка, где его уже поджидал губернатор.
— Вы долго.
— Прошу простить меня. На то были обстоятельства. Ваша супруга принесла печальные известия.
— Что случилось? — напрягся Шипов. — Она в Казани?
— Она сообщила, что мною заинтересовалась Мария Николаевна. Да-да. Та самая.
Генерал промолчал.
С огромным трудом. Хотя молодой граф, казалось, почувствовал телепатически весьма заковыристые матерные конструкции. Все ж таки Сергей Павлович был человеком выдержанным и дисциплинированным. Вон сколько ушей рядом. Кто-то да донесет.
— Что она хочет?
— Я сразу сказал, что это мне неинтересно, и пока мне не заплатят мои деньги, я даже обсуждать это не собираюсь.
— А вы смелый человек, — усмехнулся Шипов.
— Фортуна любит смелых.
— Фортуна ветрена.
— Не слышали эту песню? Меня спасла от смерти бабушка с косою за обещание назвать своей женою? — процитировал Лев строчку из одной шутливой композиции… чьей, правда, не помнил.
— Лёва, Лёва, — покачал головой генерал. — Ладно, рассказывайте, что тут у вас?
— Землекопы формируют тело гравитационной плотины. Вот от сюда до туда. Высотой в сажень. Общая протяженность около семисот саженей. Колеса мы поставим вот тут, — указал он рукой. — Облицуем участок кирпичом, чтобы не размывало. Оборудуем слив.
— На будущий год?
— Полагаю, что так. Мы пока еще возимся с генератором и прочим оборудованием. А сотрудники и учащиеся университета выехали в перспективные места, для изучения минеральной базы. И нам не хватает квалифицированных рабочих рук для опытов.
— Я слышал. Сто семнадцать человек за казенный счет куда-то отправились. — покачал головой Шипов.
— Нам нужно выбрать самый экономически осмысленный способ производства доброй селитры.
— И азотной кислоты.
— Само собой. — вяло улыбнулся Лев Николаевич.
— Пятьсот пудов доброй селитры будет каждый год?
— Опыты, проведенные нами, показали, что да — будет.
— Опыты… — покачал головой Шипов.
— Уже доложились наверх? — наугад спросил Лев Николаевич.
— Уже доложили. А с меня спросили.
— Кто-то из ваших подчиненных отличился?
— Из университета какая-то добрая душа написала в Академию наук. Будь она неладно. Если бы не обстоятельства, то этот доброхот у меня бы уже отправился снег чистить и лед колоть куда-нибудь на побережье Охотского моря. Теперь это дело на личном контроле у императора. Понимаете?
— Что-то последнее время в моей жизни стало слишком много этого августейшего семейства. — тихо ответил Толстой.
— Вы думайте, молодой человек, что говорите.
Лев молча кивнул.
Так-то, конечно, дело очень хорошее.
Лев молча кивнул.
Так-то, конечно, дело очень хорошее.
Россия производила калийную селитру в очень ограниченных количествах — где-то порядка пятидесяти тонн в год. Еще где-то сто пятьдесят тонн закупали на внешних рынках. Из-за чего в случае войны мог случиться очень неприятный момент. Да — черный порох не разлагался со временем и его методично накапливали. Но его и сгорало великое множество в боях. Особенно теперь, когда роль батарейной артиллерии возросла как никогда…
Много тут, конечно, не получится снять, но на два-три пуда селитры в сутки они закладывались. Для начала. Потом они собирались ввести еще несколько небольших плотин каскадом. С тем, чтобы лет через несколько достигнуть производительности не менее десяти пудов калийной селитры в сутки[1], не считая азотной кислоты.
Хорошо.
Обильно.
Если у Льва Толстого и Александра Крупеникова окажется производство, которое выдает СТОЛЬКО калийной селитры, то… его либо отнимут у них, либо оно станет выступать их верным щитом. И, с одной стороны, хорошо, что дело на личном контроле императора. Но с другой… а вдруг что-то пойдет не так? Оно ведь может… С любой стороны же может прилететь. Например, не получится подобрать подходящую щелочь калийную. Или сломается единственная на всю округу паровая машина.
Маленькая.
Что действовала теперь в интересах физического кабинета Казанского университета. ЕЕ Лев Николаевич приспособил под генератор слабосильным, которым через электролит медь чистит. Медленно-медленно. А вокруг хороводы водили Лобачевский и Зинин, очень заинтересовавшись идеей.
Вот сломается она.
Раз — и все.
А сроки горят. Новую же паровую машину едва ли получится раздобыть быстро…
[1] 2–3 пуда в сутки = 730–1095 пудов (11,9–17,9 тонн) в год, 10 пудов в сутки 3650 пудов (59,8 тонн) в год.
Часть 3
Глава 4
1844, май, 2. Казань
— Рад вас видеть, сын мой, — произнес архиепископ Казанский и Свияжский Владимир, возлагая на голову Льва Николаевича руки для благословения. — Что привело вас ко мне?
— Нужда, отче.
Архиепископ удивленно вскинул брови, но мгновение спустя сделал приглашающий жест, предлагая следовать за ним. Что граф и сделал со смирением на лице.
Вошли в уединенный кабинет.
Разместились.
— Рассказывайте. — с серьезным лицом произнес он.
Со