— Вы с шабаринками знакомы, ваше сиятельство?
— Не только видел в деле, но и имел честь командовать батареей на Альме.
Я это знал, но на всякий случай уточнил. Мне нужна была спокойная уверенность в голосе этого человека. И я ее услышал.
— Придется высаживаться вместе с орудиями и сходу открывать огонь, прикрывая десант, — сказал я.
Толстой деловито кивнул, а я продолжал:
— На вылазку пойдем не сразу, Лев Николаевич, сначала отработаем все в учебных боях.
В глазах артиллериста мелькнул огонек любопытства.
— Если я правильно понял вас, господин генерал-майор, вы полагаете не просто обойтись учебными стрельбами, но отработать всю операцию полностью?
— Да. При том, что часть солдат и офицеров будут «драться» за противника. Поелику возможно отработаем в условиях наиболее приближенных к боевым, — сказал я, давно уже не заботясь о соответствии применяемой мною терминологии реалиям эпохи.
— И тем надеетесь снизить возможные потери, — кивнул начинающий писатель.
— Совершенно верно. При том, исходя из соображений, что противник заведомо сильнее и многочисленнее.
— Интересный подход, — одобрил Толстой. — У нас обычно ограничиваются муштрой и шагистикой.
Я бы ему с удовольствием изложил свои идеи по части подготовки специальных подразделений, но времени было в обрез. Поэтому я улыбнулся и сказал:
— Ведь вы литератор, граф.
— Начинающий, — скромно уточнил будущий потрясатель умов.
— Вернемся живыми, я вам подарю пишущую машину моей конструкции. Очень, знаете ли, облегчает канцелярский и писательский труд.
— Заранее благодарю.
— Вношу вас в список, Лев Николаевич, а теперь прошу пройти в соседний шатер для медицинского освидетельствования.
— Но я здоров!
— Нисколько не сомневаюсь в этом, ваше сиятельство, но правило для всех одно. Я должен быть уверен, что каждый из участников десанта сможет перенести весьма непростые условия вылазки.
Если будущий автор «Войны и мира» обидится, мне же легче. Я знал, что многие офицеры могут воспротивиться принудительному медосмотру, не подозревая, что это тест на психологическую устойчивость.
— Я понял вас, Алексей Петрович, — сказал Толстой. — Вы совершенно правы. Буду рад служить под вашим началом, господин генерал-майор.
Он поднялся, откозырял и направился по крытому переходу к следующем шатру, а ко мне вошел… британский журналист.
— Интервью не даю, мистер Говард! — отрезал я.
— Простите, сэр, — откликнулся англичанин. — Я пришел не для этого, хотя, признаюсь, был бы рад взять у вас интервью… Правда, это достаточно новая форма журналистики… Первым был мой соотечественник, известный писатель Льюис Кэролл…
— У меня очень мало времени, мистер Говард.
— Да, простите сэр! Я хочу принять участие в задуманном вами деле.
— А откуда вам известно, что я задумал?
— Догадываюсь.
— И, разумеется, намерены сообщить о своих догадках в «Times»
— Нет. Во-первых, ваши люди и шагу мне не дают ступить без пристального за мною наблюдения, а во-вторых, мне догадки неинтересны, я хочу все увидеть своими глазами.
— Благородное желание. Увидеть своими глазами и… солгать в репортаже. Истинный стиль британской журналистики.
— Возможно, у вас есть основания так утверждать, но в своих репортажах я всегда подчеркиваю храбрость и находчивость русского солдата.
— Ладно. Не будем спорить. Если вы хотите принять участие в деле, вам придется пройти медицинское освидетельствование и подготовку, во время которой никаких контактов с внешним миром, включая письма родным. Также я должен предупредить вас, что существует значительный риск тяжелого ранения или даже гибели.
— Моя профессия — это риск.
— Тогда пройдите вот по этому переходу к следующему шатру. Если врачи установят, что вы готовы принять участие в подготовке, вас отправят в лагерь.
— Благодарю вас, мистер Шабарин.
— Не за что. Учтите, что никто с вами цацкаться не будет. У нас все равны — и офицер и солдат и иностранный журналист. В дело идут только добровольцы… Следующий!
Говард поклонился и вышел. За ним в шатер вошел… офицер фельдъегерской службы. Откозыряв, доложил:
— Ваше высокопревосходительство, вам пакет из канцелярии его императорского величества!
Он вынул из своей сумки скрепленный сургучными печатями пакет и протянул мне. Любопытно, может мне, наконец, присвоили чин генерала-лейтенанта? Вскрыл ножом для разрезания бумаг пакет, взломав печати. Хм, указ… «Божию милостью мы, Николай Первый, император и самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая…». Я пробежал глазами весь текст и с досадой швырнул указ на стол.
— Ну надо же, как это не вовремя!
* * *
Ба-бах! Ба-бах! — палили пушки. И дым стелился над водой, запутываясь в камышах. Стреляли с берега. Вплотную к берегу монитор подойти не мог, слишком мелко. И десант бросал сходни, скатывал по ним орудия, прыгал в ледяную воду и сразу шел в атаку. Артиллеристы открывали огонь по готовности, чтобы подавить вражескую артиллерию, препятствующую высадке. И когда выстрелы противной стороны смолкали, начиналась рукопашная.
Дирижер этого оркестра смерти, генерал-майор Шабарин, кивнул сигнальщикам — отбой! Замелькали флажки, умолкли орудия. Атакующие остановились. Боцмана высвистели общее построение и десант и защитники береговых укреплений быстро вытянулись в одну шеренгу. Командир прошел вдоль строя, глядя на мокрых — клеенчатые штаны и куртки держали воду, но недостаточно — уставших, но воодушевленных добровольцев. Военные стояли со штатскими вперемежку.
— Ну что ж, на сегодня неплохо, — сказал генерал-майор. — Объявляю отдых и обед до четырех часов. Офицеров прошу ко мне на разбор после… Хм, учебных действий. Разойтись!
Строй распался. Вольноопределяющиеся кинулись к кострам, сушиться и греться. А там уже дымили печи полевых кухонь. Кашевары ворочали черпаками в котлах, над которыми поднимался, растекаясь по лагерю, ароматный пар гречневой каши с тушенкой. В реальном деле такой роскоши не будет. Придется согреваться на ходу и харчится, выскребая ложками тушенку из жестяных банок. А о чае со сгущенкой можно будет только мечтать.
Офицеры собрались возле палатки Шабарина. Он кивнул своему адъютанту и тот кинулся накрывать на грубо сколоченный деревянный стол. Разбор полетов не обязательно проводить на голодный желудок. Здесь же, в палатке, офицеры могли быстро переодеться в сухое. До начала следующих тренировок их денщики высушат и починят то, что сейчас было мокрым и оборванным.
— Сегодня, господа, вы действовали лучше, чем вчера, — заговорил генерал-майор, — но это не повод расслабляться. Сами понимаете, условия настоящего боя нельзя воспроизвести на учениях. Потому что стрельба будет вестись боевыми, а вокруг будут