— Дорогая моя графиня, — воскликнул Брюль, хватая ее за руку, — будьте моей руководительницей, моей Эгерией, моим провидением; тогда я не буду беспокоиться о будущем!..
В это время послышался шум и какие-то голоса у калитки и у входа. Горничная вбежала с испугом на лице. Графиня вскочила от стола, грозно сдвинув брови.
— Что там такое? — спросила она.
— Какой-то… я не знаю, кто-то из дворца с письмом или приглашением. Он требует, чтобы его впустили.
— Здесь?.. Сюда?.. Но кто же мог знать, что я здесь? Меня здесь нет ни для кого.
Она произнесла эти слова, когда между деревьями в саду показался камергерский мундир. Садовник загораживал собой дорогу, но камергер не обращал на него никакого внимания и медленным шагом шел вперед. Брюль нагнулся, посмотрел в окно, узнал Вацдорфа и по знаку графини вошел в соседнюю комнату, запирая за собой двери. Но стол, накрытый на две персоны, мог его выдать. Графиня велела быстро снять другой прибор, что и исполнила ловкая субретка, забыв, однако, захватить стакан и рюмку. Никто на это не обратил внимания. Графиня села опять к столу, хотя и с беспокойством посматривала на окно; брови ее были сдвинуты, и руки дрожали от гнева.
Между тем Вацдорф подходил к домику, приблизился к отворенным дверям и, став в них напротив графини, повернулся к следующему за ним садовнику.
— А что, видишь?.. Ее превосходительство здесь, я это отлично знал.
Говоря это, он с иронией на лице поклонился, с любопытством и неприлично осматривая комнату, как бы ожидая увидеть еще кого-то.
Когда он остановился перед Мошинской, она грозно взглянула на него и с гневом спросила:
— Что вам здесь надо?
— Простите великодушно, графиня, я самый несчастный из камергеров и самый неловкий из людей. Королевич дал мне письмо, я поехал с ним во дворец, но не застал вас там. Письмо короля ведь это всегда вещь важная. Я пустился вдогонку за вашим сиятельством, шел по следам и пришел сюда.
— Что вы хотите подражать гончим и легавым, это меня нисколько не удивляет, — со злобою сказала графиня, вставая, — но я не люблю быть дичью. Оказывается, значит, что нигде нельзя спокойно отдохнуть и укрыться от камергеров.
Вацдорф, по-видимому, наслаждался ее гневом. Он посматривал на стол и на стоящее при нем кресло Брюля, на спинке которого висела салфетка. Графиня это видела, но нисколько не смутилась, только злоба ее усилилась донельзя.
— Где же письмо? — воскликнула она.
— Я подожду. Как скоро имел счастье найти ваше сиятельство, я буду терпелив.
— Но, наконец, вы выведете меня из себя! Смотря на вас, я ничего не могу взять в рот, — сказала Мошинская, насилу сдерживая свой гнев.
— Простите меня, но этот запах весны так прелестен, и я с удовольствием отдохнул бы здесь.
— Весна на поле гораздо пахучее и приятнее; отдайте мне это письмо и оставьте меня в моем уединении.
Вацдорф иронически улыбнулся и медленно искал во всех карманах письмо.
— Да, действительно, уединение в этом уголке вдвоем… Ах, как она восхитительна! — дерзко ворчал он.
— Я и моя компаньонка, да, мы вдвоем, а садовник, который был так глуп, что впустил вас и который за это завтра получит расчет… третий. Но где же письмо королевича?
Вацдорф медленно искал его и вынимал различные вещи из карманов, причем как бы случайно попалась ему в руки медаль.
— Каких только дерзких и подлых людей нет на свете! — сказал он. — Кто бы мог ожидать этого?
Он положил медаль на стол, а сам продолжал шарить в карманах.
Графиня тотчас узнала медаль, но притворилась, что видит ее впервые, начала ее рассматривать и, отбросив с величайшим хладнокровием, сказала:
— Очень неудачная острота. Но она не может никому повредить.
— Она может привести королевича к ненужным мыслям.
— Например? — спросила графиня,
— Он может пожелать найти себе другие подпоры трона.
— Кого же это? Вас, Фроша и Шторха?..
Вацдорф сильно сжал губы.
— Вы злы, графиня.
— Вы не только можете вывести меня из терпения, но также выведете из себя. Где же это письмо?
— Я в отчаянии, мне кажется, я его потерял.
— Догоняя меня, чтобы сделать мне неприятность, преследуя меня, когда я желаю быть одной.
— Одной… — повторил Вацдорф, ехидно улыбаясь и взглянув на предательское кресло.
— Понимаю, — вспылила Мошинская, — ваш взгляд падает на это кресло, и вы подозреваете меня. Разве граф Мошинский поручил вам следить за мной?
Она произнесла эти слова, не владея больше собой. Лицо ее разгорелось, что делало ее еще прекраснее; в это время послышался шум женского платья, и особа, стоявшая уже несколько времени за изящными ширмами, медленно и величественно вышла на середину комнаты.
Вацдорф остолбенел.
В этом явлении было что-то столь необыкновенное, что даже графиня, увидев его, задрожала.
Медленно вошедшая женщина была довольно высокого роста, немолодая, с удивительно проницательным взглядом и королевской осанкой, с лицом, с которого лета не успели стереть следов необыкновенной красоты. Она была одета так оригинально, что ее можно было принять за сумасшедшую.
На ней было надето что-то вроде тоги черного цвета, обшитый галуном, на груди же она имела нагрудник, на котором были вышиты какие то непонятные буквы. Пояс, который стягивал длинное платье, был золотой и покрыт черными кабалистическими и зодиакальными знаками. На голове, на черных, густых волосах было надето что-то напоминающее собой турецкую чалму, окруженную пергаментной полоской, исписанной еврейскими буквами. Чалма эта, оканчивающаяся сзади двумя длинными концами, чуть-чуть прикрывала собой белый и красивый лоб. Войдя, она презрительно взглянула на дерзкого, сдвинула брови и сказала суровым голосом:
— Что вам здесь надо? Зачем вы сюда пришли? Для того, чтобы следить за мной и дочерью моей, а потом забавлять королевича россказнями о старой Козель? Неужели и ты меня будешь преследовать сын Мансфельдского мужика? Ступай вон, сейчас же иди прочь, вон отсюда!.. Оставь меня с дочерью…
И, протянув руку, она указала на дверь.
Смущенный Вацдорф попятился.
Только глаза у него зловеще блеснули и, не сказав ни слова, он вышел.
Козель проводила его глазами до тропинки и повернулась к дочери.
Это был не первый ее визит в Стольпен, но теперь даже Мошинская не ждала ее, когда она вошла, чтобы спасти ее от подозрения. Графиня встала, приветствуя мать… В это время ей пришла мысль, что Брюль, увидав уходящего Вацдорфа, может войти и выдать себя перед матерью.
Она смутилась. Между тем Козель спокойно села на место Брюля.
Теперь, прогнав дерзкого, она не казалась не в своем уме. Исхудавшей, но еще белой и красивой рукой она