— Я вижу, что у вас и лицо сегодня печальнее обыкновенного, вероятно для того, чтобы оно гармонировало с тем трауром, который мы носим, тогда как я… я…
— Вы веселее, чем когда-нибудь, — прервала его Франя, — что же вас так осчастливило?
— Надеюсь, что вы уже уведомлены об этом, — сказал Брюль, прикладывая руку к груди.
— К чему эта комедия, ни вы меня, ни я вас не обману. Мне велят идти за вас замуж, тогда как я люблю другого; вам велят жениться на мне, хотя вы тоже любите другую. Право, в этом нет ничего веселого.
— Я, я люблю другую?.. — отвечал Брюль, притворяясь удивленным.
— Вы давно и страстно любите Мошинскую; об этом, мне кажется, знает она сама, ее муж и целый свет; как же вы хотите, чтобы я, живя при дворе, не знала об этом?
— Если вам угодно сказать, что я любил ее когда-то… — начал Брюль.
— Старая любовь не ржавеет.
— Но вы… вы ведь тоже признались?
— Да, я и не скрываю, что люблю другого.
— Кого?
— Мне незачем выдавать его и моей тайны… Достаточно того, что я откровенно и заранее говорю об этом.
— Это очень печально для меня! — воскликнул Брюль.
— Но бесконечно печальнее для меня, — прибавила Франя. — Неужели вы не могли себе найти другой, которую сделали бы счастливой?
Она взглянула на него. Брюль смутился.
— Это воля королевича и королевы.
— Отца Гуарини и так далее. Понимаю. Итак, это неисправимо?
— Панна Франциска, — сказал Брюль, придвигаясь к ней вместе со стулом, — я питаю надежду, что сумею заслужить ваше расположение… я…
— А я не питаю никакой надежды, — заметила Франя. — Но когда уже наш брак решен и неизбежен… то лучше будет, если мы заранее выясним наше положение и приготовимся к тому, что нас ожидает.
— Я буду стараться, чтобы вы были счастливы.
— Очень вам благодарна, я сама буду вынуждена постараться об этом; точно так же, как и вы позаботитесь о вашем счастье. Я вам не запрещаю любить Мошинскую, потому что это было бы напрасным трудом. Дочь Козель наследовала после смерти матери красоту и власть, я их не имею, к несчастью.
— Вы жестоки!
— Я только откровенна.
Брюль, несмотря на свое хладнокровие и умение вести разговор, чувствовал, что он уже не в состоянии поддержать его. Положение его становилось очень неловким; она же без малейшего смущения играла кончиком платка.
— Как бы там ни было, я не уйду отсюда с отчаянием в сердце. Я вас знаю с детства и давно уже считаю себя вашим поклонником; то, что вы говорите мне относительно Мошинской, было только непродолжительным увлечением, которое давно уже прошло. Мое сердце свободно, и я надеюсь, что со временем исчезнет ваше отвращение ко мне и предубеждение.
— Я не могу чувствовать к вам отвращения, потому что я к вам совершенно равнодушна.
— И это что-нибудь да значит, — сказал Брюль.
— Действительно, это значит то, что вы можете поселить во мне отвращение к вам, если будете добиваться моей любви… Это весьма возможно.
Брюль встал, лицо его пылало.
— Никогда, вероятно, искатель руки не был принят хуже, — сказал он со вздохом. — Однако, я сумею подавить в себе это тяжелое впечатление.
— Не жалуйтесь на меня королеве, — прибавила Франя, — а также матери и другим. Если ничего не переменится, если вы заупрямитесь или государыня прикажет, ежели мне уже необходимо быть жертвою, я пойду с вами к алтарю; но вы знаете, что берете и чего можете от меня ожидать.
Говоря это, она встала; Брюль, придав лицу своему самое умиленное выражение, приблизился к ней, желая взять ее за руку, но она отняла ее и сказала:
— Прощайте.
Не отвечая ни слова, министр вышел из комнаты. Лицо его за минуту перед тем печальное, опять сделалось веселым и улыбающимся. Никто, видя его, не догадался бы, что он столько проглотил оскорбительных признаний. Можно было допустить одно из двух: или что действительно это было для него безразлично, или что он великолепно умел владеть собою. Быстрым шагом прошел он пустые комнаты и только на пороге последней встретился с матерью.
Графиня Коловрат, прежде чем заговорить, внимательно взглянула ему в лицо… но не могла ничего в нем прочесть. Она подумала даже, что дочь сумела скрыть свои чувства, и это ей доставило большое удовольствие.
— Были вы у Франи?
— Я возвращаюсь оттуда.
— Как же она приняла вас?
Брюль медлил с ответом.
— Так, как принимают насильно навязанного, которому желают дать почувствовать, что он должен вознаградить за это.
— Вот что! Ну, у вас достаточно времени… По многим причинам, я не желала бы спешить со свадьбой.
— Я, напротив, потому что лучше всего искать сердце тогда, когда человек уверен в руке, — сказал Брюль. — Супружество сближает, позволяет лучше узнать друг друга, и я не теряю надежды, что дочь ваша, узнав меня и мою привязанность…
По лицу графини пробежала легкая улыбка.
— На сегодня довольно, — сказала она. — Франя так хороша, что нельзя не обожать ее, но она горда и энергична, как княгиня, на которую она походит. Если бы наш старый король был жив, я бы его боялась, потому что даже на него она производила впечатление.
Брюль, поговорив еще немного, ушел, вежливо простившись. Когда он сел в свой портшез, который ожидал его у крыльца, и остался один, лицо его опять омрачилось.
— Любопытно было бы, однако, узнать, кого она любит? — подумал он. — У нее всегда было столько обожателей, и всех она так щедро награждала взглядами и словами, что, действительно, трудно угадать, кому она отдала свое сердце. Я и не хочу претендовать на ее сердце… Мне нужна красота Франи. Кто знает, королевич недолго останется верным своей супруге… а в таком случае…
Брюль не закончил, но только улыбнулся.
— Она может не любить меня, но общие интересы сделают нас добрыми друзьями… Итак, о Мошинской все уже знают; любви и кашля невозможно скрыть, а эта любовь старинная и когда-то не было надобности скрывать ее.
Углубившись в эти размышления, Брюль и не заметил, как носилки остановились в сенях его дома.
Многочисленная прислуга, камердинеры, лакеи, секретари, поверенные ожидали его здесь. Когда открылись носилки, лицо Брюля снова сияло улыбкой и приветливостью, которая привлекала