— В костюме одного из Совета Десяти, — послышался голос из-под маски, — но он именно вам и идет.
— Графиня, вы восхитительны!
Она приняла этот комплимент совершенно равнодушно.
— Но будучи прекрасной, как божество древних, изваянное из мрамора, вы и холодны, как мрамор… как мрамор без души.
— Что же далее? — спросила маска. — Скажите что-нибудь поинтереснее, а это я уже слышала много раз.
— Но что же, как не это, могу я сказать вам, графиня?! — воскликнул Брюль дрожащим голосом. — Как только я взгляну на вас, во мне закипают месть, гнев, зависть, и с губ чуть не скрывается проклятье.
— Какая поэзия! Что же далее?
— Если б я только смел, я проклинал бы вас и тот день, и час, в который я вас впервые увидал, — произнес Брюль с чувством. — Но стоит только на вас взглянуть, и я бессилен. Вы имеете надо мною какую-то власть.
— Так ли это? — поворачиваясь и смотря на него, холодно спросила она.
— Нужно ли клясться, да и к чему вам моя клятва, когда вы другому поклялись перед алтарем?
— Я не требую клятвы, — спокойно возразила она, — я хочу убеждения, что это так, а его часто не внушает даже клятва.
Она долго смотрела на него.
— Моя любовь…
— Послушайте, Брюль, я верю, что вы были влюблены в меня. В этом нет ничего удивительного: я молода, имела имя и будущее для того, кто должен был получить мою руку; но это могла быть такая любовь, какую мы видим ежедневно, воспламеняющаяся утром и потухающая вечером. Я такой любви не желаю.
— Моя любовь, кажется, дала вам доказательство; она началась еще в детстве и живет еще, несмотря на то что вы отняли всякую надежду; будучи отталкиваема, она возвращается; презренная, она все еще не потухла.
— Любовь это или самолюбие? — спросила маска. — В твоих поступках, Брюль, главную роль играет самолюбие.
Брюль немного помолчал и покачал головой.
— Не спорю, что, потеряв надежду на счастье, хочу теперь быть страшным и сильным.
Маска взглянула на него и, опершись на руку, начала медленно и плавно говорить:
— Мы не знаем, что ожидает нас в будущем. Я буду с тобой откровенна: я тоже не была к тебе равнодушна, с тобой я была бы счастлива, так как у нас одинаковые характеры и мысли, но так лучше… муж и жена — это сражающиеся на смерть враги, мы же можем быть верными друзьями.
— Друзьями! — прервал венецианец. — Как страшен этот гробовой покров, это имя друга!
Маска подняла голову и иронически ею покачала, причем бриллианты в ее короне ослепительно заблистали, ручкой же она ударила по руке Брюля.
— Муж будет любовником, а я другом, то есть отвергнутым слугой.
— Муж любовником? — засмеялась маска. — Где ты слыхал об этом? Эти два слова противоречат друг другу. Мой муж, мой муж! Да я его ненавижу, он мне гадок, я его терпеть не могу!
— Однако же вы вышли за него замуж.
— Меня выдал отец-король, но это случилось к лучшему, поверь мне. Я с ним свободна и сохраню себя для будущего. Я верю в будущее и в мою звезду.
— Но встретятся ли когда-нибудь наши звезды?
— Если это предназначено, то должны встретиться.
— Вы говорите это, графиня, таким холодным, равнодушным тоном.
— Потому что я всегда умею владеть собой, люблю ли я или ненавижу. Чувство, которое не умеют скрывать, становится добычей людей.
— Но как же верить в него, не видя?
— Что же такое, по-вашему, вера? — засмеялась прелестная маска. — Кто любит, должен чувствовать и угадывать, а кто не разгадает сердце женщины, тот его недостоин.
Она вдруг встала и исчезла в толпе прежде, чем Брюль мог опомниться. Он еще стоял ошеломленный и счастливый, когда к нему вприпрыжку подбежал очень странный паяц, так как, несмотря на шутовской костюм, огромные пуговицы состояли из рубинов, окруженных жемчугом. Казалось, он кого-то искал, но, застав здесь только венецианца, остановился, оглядывая его с любопытством. Он нагнулся почти до земли, желая заглянуть под маску, но Брюль прижал ее рукой. Тогда он начал прыгать вокруг него с напускной веселостью и шутовскими ужимками.
— Cavaliere nero[17], что сказала тебе королева? Ты ее знаешь? Что?
— Sono un forestiero… Addio![18] — прошипел ему на ухо Брюль и отошел от него, но паяц, не догоняя его, следил за ним. Колоссальный итальянец тоже не спускал с него глаз.
Немного спустя они встретились у колоннады. Паяц приподнялся к уху итальянца.
— Кто это?
— Брюль.
— Так и есть, — вырвалось у паяца, — я его узнал по той ненависти, которую почувствовал в его присутствии, но уверены ли вы?..
— Я? Я, который ненавижу и презираю его более вас, граф, я узнал бы его и в преисподней.
Паяц вдруг отскочил и побежал, увидав издали царицу, и со страстью во взоре стал за ней следить. Итальянец же задумчиво блуждал по залам.
Общество оживлялось все более и более, и те, кто, подобно паяцу, искали или следили за кем-нибудь, с трудом могли протолкаться в этой толпе. Шум, писк и хохот заглушали музыку. Брюль направился в комнаты молодой королевы. В проходе его остановил монах с опущенным капюшоном и схватил его за руку.
— Ежели ты хотел, чтобы тебя не узнали, — сказал он по-итальянски, — то ты не особенно мастерски переоделся. Тебя каждый узнает, господин директор.
И он засмеялся.
— Но как?
— По походке, по ноге, по движениям, по вкусу, с которым ты оделся.
Брюль не мог узнать маску и бросился к ней, но та уже исчезла.
Он готов был поклясться, что это Падре Гуарини, но что мог делать иезуит здесь, в маскараде?
Немного смущенный тем, что его узнали, он очутился в комнате, слабо освещенной лампами. Здесь его остановила женщина высокого роста, ударив веером по руке. Он не сомневался, что она узнала его, он тоже узнал ее с первого взгляда, но, желая быть любезным, он притворился, что не узнает ее.
— Следует поздравить вас… Брюль.
— Право, не с чем.
— Я знаю, что ваша мысль и самолюбие стремятся еще выше: но нужно идти по лестнице, иначе шествие будет неудачным. Ты