Среди девушек, окружавших королеву, самой красивой была Клара, дочь служащего Кароберта, Фелицина Амадея. О нем говорили, что он начал с малого, служил вначале в имении Мацька из Тренича Семиградского, от которого перешел к Кароберту. Девушка достойна была называться даже королевой: белое как снег лицо, черные глаза, вьющиеся волосы, чудная фигура, гордое величие придавало ей красоту. Зато отец имел страшный вид и выглядел, как разбойник. Высокого роста, как дубина, неуклюжий, косоглазый, с хриплым голосом, если бывало заговорит, то мороз по коже проходил. В нем было что-то дикое, как будто он только что вышел из леса. Он отталкивал от себя своей гордостью, потому что, хоть и простой хлоп, но он короля еле удостаивал кивком головы. Встретиться с ним вечером на проезжей дороге было рискованно даже для самого храброго. Но король любил этого медведя, потому что он своей сильной рукой поддерживал порядок при дворе. Во время танцев я заметил, что Клара очень понравилась нашему королевичу. Однажды вечером, когда мы с ним возвращались в наши комнаты, на отдых, я завел с ним разговор о ней; он ничего не ответил и рассмеялся. На следующий день он сам заговорил и сказал:
— Лакомый кусочек.
Перед моими глазами мысленно предстал верзила отец с косыми глазами, и я королевичу ответил:
— Приглядитесь только к этому старому дьяволу, и с вас спадут чары его дочери.
Пан обратил мои слова в шутку.
Королева Елизавета была довольна тем, что может хорошо принять своего брата и угостить его; заметив, что он глаз не спускает с Клары, она его начала преследовать. Он не отрицал того, что Клара ему приглянулась.
— Я в своей жизни не видел более красивой девушки, — сказал он.
Поэтому Клару постоянно выбирали королевичу для танцев и отводили ей место при столе рядом с ним для того, чтобы он мог вдоволь наглядеться на нее. Он часто рассказывал мне о ней и жаловался.
— Она, как каменное изваяние, — говорил он, — чем больше я стараюсь заслужить ее любовь, тем она строже. Она не хочет принять никакого подарка, а если вынуждена промолвить слово, то словно грудь пронзит острым железом…
Через несколько дней королевич заболел. Ксендз итальянец, доктор короля, велел ему день или два отдохнуть в постели. Заботливая королева, несмотря на протест брата, заставила его лежать, а чтобы ему не было скучно, она все время оставалась при нем. По вечерам она приводила с собою придворных фрейлин, и они играли на цитре и пели. Каждый раз, отправляясь к королевичу, она приказывала Кларе сопровождать себя. Во время этих посещений, нас, как лишних, высылали из комнаты, якобы для того, чтобы развлечься с королевскими придворными.
На третий день болезни, когда я поздно вечером возвращался к королевичу и был недалеко от двери, они внезапно раскрылись и из его комнаты, как обезумевшая, выбежала Клара с распущенными волосами, бледная, заплаканная и, не заметив меня, проскользнула мимо и скрылась.
Меня обуял страх, но, полагая, что королева находится у своего брата, я остался у порога в ожидании. Вдруг я слышу зов моего пана. Я вхожу и застаю его одного в постели, гневного, сумрачного, чем-то обеспокоенного.
— Приготовь все к завтрашнему дню к отъезду! — воскликнул он, увидев меня.
Я хотел завести разговор, чтобы что-нибудь узнать, но он велел мне молчать. На следующий день, несмотря на то, что мы предполагали там остаться дольше и, несмотря на все просьбы короля и королевы, Казимир торопился как можно скорее сбежать оттуда… Зная его хорошо, я уж и не пробовал узнать что-нибудь от него. Он был молчалив, нахмурен и нетерпелив. Из Вышеграда мы выехали впотьмах, как будто нам спешно было попасть в Краков, но остальной путь шел медленно и с частыми остановками для отдыха.
Это было в мае, как теперь; весна была чудная. Дорога не была бы скучной, если б наш пан не был сумрачен и безмолвен. Мы были уже вблизи нашей границы и собирались расположиться на ночлег, вдруг вижу, как нас нагоняет на тройке молодой Януш, придворный королевы Елизаветы, которого я хорошо знал. Не успел он еще слова проговорить, и я уже знал, что случилось несчастье. Королевич, увидев его, выбежал, побледнел и весь затрясся. Он вошел вместе с Янушем в палатку, и мы слышали голоса, крики и разные возгласы. Мы чувствовали, что что-то произошло, но не могли догадаться, какие известия он привез, и мы напрасно себе ломали голову. Его слуги на все расспросы отвечали молчанием. Лишь когда Януш удалился, мы узнали обо всем. Вскоре эта несчастная история не осталась тайной ни для кого. Я по сегодняшний день не знаю, провинился ли королевич перед Кларой или нет, когда королева оставила ее в его покоях, чтобы ухаживать за больным. Я знаю, что девушка будто бы пошла к отцу с жалобой на королеву и на ее брата, а старик впал в бешенство. Другие говорили, что старому разбойнику только этого и нужно было, чтобы найти предлог отомстить королю и королеве, против которых он уже давно составлял заговоры, так как он хотел убить всю королевскую семью и сам властвовать над мадьярами. Во вторник, после нашего отъезда, король Кароберт с королевой и сыновьями Людовиком и Андреем в интимном кругу, почти без придворных, спокойно сидели за обеденным столом в Вышеграде, не опасаясь и не предполагая ничего плохого, как вдруг старый разбойник, вместе с десятком вооруженных товарищей, вломился в столовую. Он набросился с мечом на короля, но королева, желая защитить мужа, ухватилась правой рукой за меч, и четыре отрезанных пальца упали наземь. У короля тоже рука была искалечена.
Испуганная челядь растерялась и не сразу выступила в защиту своего