— Может и полегчает, если не потяжелеет, — хмыкнул я.
* * *
Этой ночью, в первый день осени, мне совершенно не спалось. Возможно, бессонница была связана с тем, что в съёмной комнатушке моей любимой Нонны, как и на любом новом месте плохо спиться по определению. А возможно на мою нервную систему подействовал тот странный незнакомец, встреченный на «Мосфильме». И хоть разглядеть его не удалось, но злость, исходившая от этого странного типа, ощущалась буквально на физическом уровне, чего со мной не было никогда в жизни.
А в те короткие промежутки времени, когда моё сознание всё же уносилось в царство Морфея, я видел страшные и непонятные сны. Например, мне снился не то подвал, не то какая-то полутёмная и пустынная больница. Я видел нескольких незнакомых парней, которые сидели, привязанные ремнями, в медицинских креслах, а над ними поочередно нависал человек в белом халате и что-то шептал. Затем мне снилась какая-то больничная палата без единого окна, в которой эти же незнакомые молодые ребята беспомощно отлеживались. Кого-то из них била сильнейшая дрожь, кого-то тошнило, а кто-то плакал и безуспешно колотился в закрытую дверь.
«Либо концлагерь, либо психбольница», — догадался я, когда в пять утра окончательно проснулся и аккуратно, чтобы не разбудить Нонну, вылез из-под одеяла. Затем из чайника на столе я налил полный стакан воды и жадными глотками принялся поглощать эту живительную влагу, словно вода волшебным образом способна растворить кошмары моего тревожного сна. Потом я подошёл к окну и уставился на пустынную улицу, по которой шальной ветер гнал одинокий скомканный кусок рваной газеты.
— Не было печали, — прошептал я.
Как вдруг с кровати встала и моя Нонна. Она тихо подошла ко мне со спины и нежно приобняла мою хорошо прокаченную спортивную фигуру.
— Что случилось? — шепнула она.
— Сам понять не могу, — буркнул я. — Сны какие-то ненормальные. Какая-то больница, какие-то катакомбы. Люди снятся, которых никогда в жизни не видел.
— В народе говорят, что на новом месте — жениху приснись невеста, — захихикала Нонна. — Ну-ка признавайся, кого ты там разглядел?
— Врача в белом халате, — усмехнулся я. — Кстати, я весь день хотел тебе предложить окончательно переехать ко мне в Ленинград.
— А учёба?
— Переводись на заочное отделение, — пожал я плечами. — Будешь сниматься, и получать диплом. Реальная практическая работа полезней, чем ученические актёрские этюды.
— Допустим, — хитро улыбнулась Нонна. — Но ты же сам сегодня сказал, что раньше ноября больших съёмок не предвидится.
— Ляпнул, не подумав, — буркнул я. — Будет работа. На следующей неделе я обязательно что-нибудь придумаю.
— И что же? — захихикал моя подруга.
— А увидишь, — улыбнулся я и, легко подняв Нонну на руки, понёс её на кровать.
* * *
В маленький и скромненький театр на Таганке я и Высоцкий приехали к назначенным 10-и часам утра. Почти всю дорогу Владимир Семёнович причитал, что у него трясутся руки и ноги, а ещё голос дрожит, словно у молоденького менестреля, судьбу которого сейчас решит безжалостный и сумасбродный феодал. Я же со своей стороны несколько раз попытался втолковать, что бояться решительного нечего, что это он нужен Любимову, а не наоборот. И что без его диссидентской хрипоты Таганка никогда не выберется из обычного худосочного деревенского балагана.
— Скажешь тоже, — впервые усмехнулся будущий кумир миллионов, когда какая-то девушка попросила подождать режиссёра Юрия Любимова в зрительном зале, где почему-то пахло опилками и человеческим потом, словно на сцене кроме репетиций проходили тренировки римских гладиаторов. — Зря я сюда приехал. Не возьмут.
— Значит так, — зашипел я Высоцкому в ухо, — мысли о неудаче выбросил, волю сжал в кулак, прокашлялся, прохрипелся и вперёд. Выходишь на сцену, здороваешься и с достоинством говоришь, что согласен на роль Гамлета без дополнительных проб и просмотров. Далее выдаешь уже отработанную миниатюру «Гамлета с гитарой». А потом после короткой паузы показываешь Хлопушу и поёшь «Коней привередливых». И этого достаточно. Ну а если Любимов попросит ещё что-то спеть, то исполнишь: «Где мои семнадцать лет» и «На братских могилах не ставят крестов».
— Не могу, колотит меня что-то, — зашептал Владимир Семёнович. — Не хорошо мне, Феллини. Провалюсь. Облажаюсь по полной морде.
На этих словах в зал вошёл, одетый в клетчатую рубаху, человек выше среднего роста с пышной копной светло-русых волос. Он обвёл нас насмешливым взглядом и спросил:
— Ну, молодые люди, кто из вас рвётся работать в мой театр? Вы хоть в курсе, что у нас ставка — 90 рублей в месяц?
— На двоих или каждому? — пробурчал я, чем вызвал снисходительную улыбку на лице Юрия Любимова, который уселся на третьем ряду.
— На троих, — хохотнул он. — Давайте быстрее, молодые люди, у меня всего 5 минут времени.
— Иди первым, я не могу, — зашептал Высоцкий.
— Обалдел? — опешил я. — Я тут как бы за компанию. Хотя… Ладно, учись, студент, — тихо прорычал я и решительно пошёл на сцену.
Глава 3
«Если не знаешь, что говорить, то молоти любую глупость, но делай это уверенно, пусть считают тебя сумасшедшим гением, — подумал я, выходя на сцену пока ещё малоизвестного театра на Таганке. — Пикассо тоже мог малевать в классической манере. Однако он быстро сообразил, чтобы тебя заметили нужно рисовать всем наперекор. Нужно ошарашить народ вывернутым наизнанку миром. И сейчас тебе, товарищ Любимов, я покажу, что такое мир наизнанку». И рассуждая примерно в такой манере, я первым делом вытащил на центр сцены обычный квадратный стол, сделанный из грубых досок.
— Ну, что же вы ждёте, молодой человек? Хотите удивить меня столом? — засмеялся Юрий Петрович. — Это наш предмет реквизита и я его видел тысячу раз.
— Не выходи из комнаты, не совершай ошибку! — рявкнул я и сделал на столе стойку в позе крокодила. — Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку? — после чего я ловко уселся на стол и продолжил выкрикивать в зал знаменитые стихи Иосифа Бродского, которые, правда, тот пока ещё не написал:
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся!
Далее я вскочил на ноги и прямо на столешнице