Походный лагерь Инквизиции двигался на север, подобно медленно ползущей тени. Черные шатры, черные доспехи гвардии, молчаливые, сосредоточенные лица. Все в этом лагере было подчинено единой воле, единой цели, и эта воля была сосредоточена в центральном шатре.
Внутри шатер был так же аскетичен, как и монастырская келья Валериуса. Железная походная кровать, складной стол, заваленный картами и свитками, да пара грубых табуретов. Единственным живым существом, кроме самого Инквизитора, здесь был его личный секретарь и архивариус — Брат Иеремия.
Иеремия был человеком, которого легко было не заметить. Невысокий, с гладко причесанными редкими волосами, с постным, ничего не выражающим лицом и глазами, вечно устремленными в пол. Он двигался бесшумно, говорил тихо, его присутствие было почти неощутимым. Его приставили к Валериусу из Императорской Канцелярии для «помощи в работе с документами» перед самой отправкой. Идеальный помощник для сурового, не терпящего суеты Инквизитора. Человек-тень, человек-функция. Никто не знал, что эта тень была длиннее и темнее, чем казалась, и что в ее молчании скрывалась воля, куда более древняя и страшная, чем воля любого императора.
Неделю они двигались на север. И каждый вечер Брат Иеремия, разбирая почту, доставленную специальными курьерами, с тихим, почтительным покашливанием откладывал в сторону несколько свитков.
— Ваше Преосвященство, — его голос был бесцветным. — Пришли новые донесения. От наших тайных братьев, что несут службу в северных землях. Боюсь, известия тревожные.
Валериус отрывался от своих размышлений и брал свитки. Его лицо оставалось непроницаемым, но Иеремия, как опытный садовник, знающий, в какую почву и когда сажать семена, видел, как огонь в глазах Инквизитора разгорается все ярче.
Это были искусно сплетенные сети, где правда была так тесно переплетена с ложью, что отделить одно от другого было уже невозможно. Первыми были допросы. Протоколы бесед с «беженцами» с земель разгромленного Рода Волконских. Простые крестьяне, якобы спасшиеся от резни, со слезами на глазах и с ужасом, который казался неподдельным, рассказывали страшные вещи.
— Он… он шел по полю после битвы, Ваше Преосвященство… — захлебывался словами один из «свидетелей», чьи слова записывали в донесение. — И где он проходил, от мертвых поднималось такое… такое сияние… туман… И он впитывал его в себя! Становился сильнее, а наши мальчики… они… они истлевали, как будто и не было их вовсе! Он пожирал их души! Самим Единым клянусь!
Валериус читал, и его губы сжимались в тонкую, безжалостную линию. Он понимал, что простой люд склонен к преувеличениям. Но в этом первобытном ужасе он видел подтверждение своих худших опасений. Некромант. Похититель жизненной силы. Такое даже в самых гнусных гримуарах описывалось как тягчайшее из преступлений против естества мира.
Затем на стол ложилось «заключение». Некий отшельник-магистр, чье имя было известно в узких кругах как имя великого знатока магических аномалий (и который по совместительству был высокопоставленным членом Ордена), прислал свой анализ. Он «изучил» остаточные эманации от битвы у перевала и пришел к «неутешительным выводам».
— … Использованная магия, — писал магистр витиеватым, полным сложных терминов языком, — не принадлежит ни одной из известных школ Империи. Ее структура хаотична, деструктивна. Она искажает саму ткань реальности, внося в нее диссонанс, подобный фальшивой ноте в божественной симфонии. Это эхо Хаоса.
Для Валериуса это было последней каплей. Одно дело — быть бароном-убийцей. Другое — быть проводником Хаоса. Это выводило преступление Рокотова на совершенно иной, метафизический уровень.
И тут Иеремия, с видом человека, наткнувшегося на нечто невероятное, наносил последний, решающий удар. Однажды вечером, разбирая старые монастырские архивы, которые он предусмотрительно захватил с собой для «изучения истории северных ересей», он с тихим возгласом удивления подозвал Инквизитора.
— Ваше Преосвященство, взгляните… Невероятно… Я никогда не видел упоминаний об этом тексте…
На потертом, пожелтевшем пергаменте, вставленном между страниц обычного жития святых, был фрагмент апокрифического пророчества. Древние, полустертые руны гласили:
«И когда равновесие мира пошатнется, придет Несущий огонек Дисбаланса. Из пепла он возродит проклятое оружие, что зовется огоньком, и в руке его она станет не мечом, но ключом. Ибо через него, через эту точку приложения сил, откроются врата для Истинного. И тень его падет на мир…»
Валериус склонился над пергаментом. Его дыхание стало прерывистым.
Огонек?
Михаил Рокотов. Его возрожденный меч — единственное оружие, о котором что-то упоминалось в последнее время. Все совпало с пугающей, дьявольской точностью.
Все сомнения, если они и были, исчезли. Валериус смотрел на карту северных земель и видел линию атаки в вечной войне. Он ехал спасать мир, остановить предвестника Апокалипсиса, пока тот не успел повернуть ключ в замке, за которым таился предвечный ужас.
Его миссия приобрела священный смысл.
Брат Иеремия, стоя в тени и наблюдая за преображением своего повелителя, позволил себе едва заметную, мимолетную улыбку. Цель была достигнута.
Далеко от тракта, по которому двигался караван Инквизиции, в самом сердце древнего, заросшего мхом леса, стояли руины старой часовни. Крыша давно провалилась, сквозь пустые глазницы окон пробивались цепкие ветви плюща, а каменные плиты пола покрывал толстый слой прелой листвы. Это было заброшенное, забытое богами и людьми место, идеальное для тайных встреч.
Под покровом ночи, когда луна скрылась за тяжелыми тучами, из тени деревьев выскользнули две фигуры. Одна — Брат Иеремия, облаченный в простой дорожный плащ, ничем не отличающийся от сотен других монахов-пилигримов. Вторая фигура была его полной противоположностью: приземистая, мускулистая, двигающаяся с хищной грацией зверя. Это был один из ассасинов Ордена, который сумел уйти от Ратмира и Михаила в ночном лесу. Его лицо, скрытое капюшоном, было неподвижно.
— Ты опоздал, — голос Иеремии был таким же тихим, как и в шатре Инквизитора, но сейчас в нем прорезались властные оттенки.
— Цель оказалось сложнее, чем мы предполагали, — хрипло просипел ассасин. — Он не один. С ним воин, очень опытный. И мальчишка-маг. И сам Рокотов… он другой. Его меч… он живой. Он чувствует. Мы потеряли одного.
Он ждал упрека, гнева, возможно, даже наказания за провал. Прямое устранение цели — простейшая, казалось бы, задача — не было выполнено. Но Иеремию, к его удивлению, это, похоже, ничуть не расстроило. Наоборот, на его постном лице промелькнуло что-то, похожее на удовлетворение.
— Провал? — архивариус издал тихий, сухой смешок, похожий на шелест осенних листьев. — Кто сказал, что это провал? Убийство Рокотова никогда не было нашей главной целью,