Но весь день так хорошо продолжаться не мог. Как только я вошёл в кабинет, притащился Кочубей. Он всех ревизоров разослал по городам и весям нашей необъятной, и теперь откровенно скучал, ожидая, когда они начнут присылать донесения о первых результатах проверок.
— Что-то случилось, Витя? — спросил я у него, поднимая взгляд от бумаг с отчётом Васильева, снова назначенного на место казначея.
— До меня дошли слухи, что король Георг сильно болен. И что принц Уэльский недолго будет находиться под арестом, — сказал Кочубей, садясь напротив меня, когда я сделал разрешающий знак.
— Печальные слухи, — я откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Вот же, проклятье. Мне проще было бы, если бы Георг, поддавшись своей шизоидной паранойе, втихаря удавил сыночка. Ну а там партии сцепились бы друг с другом за такой ценный приз, как королевский трон, точнее, за влияние на следующего принца Уэльского, и им стало бы резко не до России. Пока, во всяком случае.
— Возможно, следует подумать о том, чтобы заключить союз с Англией? — как бы невзначай добавил Кочубей. А, ну да, он же в известной мне истории топил за этот союз и даже разругался с Александром после заключения Тильзитского мира.
— Нет, — я отрицательно покачал головой. — Они нас предали, Витя. Ты же понимаешь, что король Георг, как бы сильно он ни был болен, не самостоятельно принимал это решение. Так что, нет. Что-то ещё?
— Да, я думал над отменой крепостного права, — немного меланхолично произнёс он. — Ведь в итоге мы хотим прийти именно к этой реформе?
— Это и не скрывалось, когда затевалась большая проверка, — я продолжал внимательно смотреть на него. — И что же ты придумал?
— Крестьян нельзя освобождать из крепости без земли, — начал он. — Я думаю, нужно проверить, как это работает в Эстляндии…
— Нет, — я покачал головой. — И нет на все твои предложения. Мы не будем ничего делить и создавать какие-то особые экономические зоны. Также мы не будем освобождать крестьян вместе с землёй. Земля земле рознь, и полностью сделать счастливыми абсолютно всех, ни у тебя, ни у меня не получится. Обязательно останутся недовольные.
— Это, неправильно…
— Это правда жизни. Нам и так придется столкнуться с недовольством аристократии. Как бы бунты теперь уже дворянские не начались. Они же до сих пор богатство в душах измеряют. И ты в том числе, Витя. Перестраиваться всегда сложно. Именно поэтому мы сначала будем заставлять всех таблички к домам приколачивать. Потом что-нибудь посложнее сделаем. Например, я обязую Горголи начать массовую проверку противопожарной безопасности. И одновременно начнут в большем объёме функционировать начальные школы и медицинские избы. А вот потом, очень постепенно мы подойдём к отмене крепостного права.
Я не стал ему говорить, что для более безболезненной отмены нам нужна будет война. Я не смогу предотвратить нападение Наполеона. Не тот он человек, чтобы устоять перед богатствами Российской империи. Но постараюсь сделать это максимально на своих условиях, чтобы свести жертвы и разрушения к минимуму. Я не благородный аристократ, и честь в том понимании, в котором она сейчас культивируется, мне чужда. Собственно, как и Наполеону. Это будет даже в какой-то мере интересно. Наверное.
И Париж я в итоге возьму. Только вот память оставлю не в «бистро», вот это я могу себе гарантировать. А на фоне всеобщей эйфории мы и запустим нашу грандиозную реформу.
Декабристам больше десяти лет после окончания войны понадобилось, чтобы «дозреть» до бессмысленного бунта. Вот и направим их энергию в мирное русло. Они же вроде как раз за отмену крепостного права топили. Вот, пускай на своём примере героическом и покажут, как справляться с внезапным обломом нужно. Потому что для помещиков — это будет грандиозный облом. И нужно приучать их к потере большей части привилегий постепенно. Например, окончательно утвердив проект Павла Петровича по трёхдневной барщине.
— Но почему такое категорическое «нет», ваше величество? — Кочубей нахмурился. — Ведь крестьяне с землёй…
— Витя, что в моих словах тебе непонятно? — я почувствовал, что начинаю злиться. — Это исключено! Максимум, что мы можем предложить, это наделы, хорошие наделы, для желающих на новых территориях: в Сибири и в Америке. Потому что Луизиану я у Наполеона куплю, и это не обсуждается. А там ещё Аляска не до конца исследована. Про освоена — я промолчу.
— Но, ваше величество, мы же обсуждали…
— Витя, пошёл вон, — спокойно произнёс я, поднимаюсь. — Иди и подумай о том, что я тебе только что сказал, а потом мы поговорим. Ты сейчас не в состоянии воспринимать аргументацию, потому что тебя заклинило на одной идее. У нас война, мать твою, на носу, и хорошо, если не на три фронта! Вот прямо сейчас мы ничего делать не будем, чтобы не начались брожения! И даже не заикайся про союз с Англией. Не сейчас.
— Ваше величество, вы ломаете на ходу всё то, о чём мы мечтали, — в сердцах воскликнул Кочубей, вскакивая с кресла. — Если вам так претят мои измышления, то я прошу отставку, чтобы не смущать вас своим присутствием.
— Витя, если ты сейчас не уйдёшь, то не в отставку пойдёшь, а с Павлом Кутузовым Аляску поднимать. Вот там любые эксперименты можешь проводить, я тебе своё высочайшее позволение на это дам, — ну что за упрямый баран!
Быстро же он очухался после первоначальной порки. Похоже, судьба Палена сотоварищи уже начала забываться. Вот же не было печали. Только бесконечных заговоров мне не хватает. Гадство-то какое.
А ведь как хорошо попаданцам было в тех историях, которые я когда-то читал. Пришёл, сказал, все тебя слушают, в рот заглядывают, и паровозы сами собой строятся, и войны с полпинка и башенкой на танках выигрываются, и дамы падают к ногам… Ну с одной весьма привлекательной дамой мне, конечно, повезло, а вот всё остальное… Неправильный ты какой-то попаданец, Сашка. Всё тебе зубами выгрызать приходится, каждую, сука, мелочь, даже эти трижды проклятые таблички на домах!
Высказав напоследок Кочубею, что устрою ему индивидуальную Эстляндию в его собственных поместьях, если он не заткнётся и не начнёт уже голову включать, я сел, обхватив руками голову. Ведь есть в его башке мозги, есть. Так почему же… А, ладно. Поди,