Я взял себя в руки, постарался отринуть все эмоции. Внешне точно не проявлял никакого беспокойства. В таких ситуациях нельзя показывать волнение. Те, кто устраивает подобные спектакли, ждут именно такой реакции, и режиссера постановки я не намерен был этим радовать.
Греет лишь только уверенность в своей правоте, непогрешимости. Даже если сейчас француз начнёт рассказывать о моей вине, никаких импульсивных слов или поступков быть не должно.
А то, что он станет это делать, — я уже был уверен. Понурый взгляд, стыдливый, такой бывают у человека, преступившего свои же принципы, сломленного. Он шел и не смел посмотреть на меня, хотя я и пробовал поймать взгляд Дефремери.
— А теперь расскажи-ка, Петруша-француз, за что ты связал Норова, и что, по твоему разумению, случилось на фрегате! Давай же! Что уже рассказывал, то и повтори. А то нынче унтер-лейтенант награды ждет… Пусть уже дождется!
Глава 19
Тот, кто добр, — свободен, даже если он раб; тот, кто зол, — раб, даже если он король
Аврелий Августин
Петергоф
19 июня 1734 года
— Выходит… Что за дело ты избил и связал моего гвардейца? — спрашивала Анна Иоанновна француза, но не сводила при этом с меня глаз.
Императрица изучала мою реакцию на свои слова. И это было несколько странновато. Ведь если француз утверждает, что связал меня за то, что я, якобы ругал императрицу, а я не могу его слова назвать ложью… Собственно, а почему же не могу?
— Что ответишь, Норов? — спросил Бирон.
Вид у фаворита был такой, что я ожидал, когда он подмигнет мне, мол, не тушуйся, я спасу.
— Быть такого не могло, ваше императорское величество! Я противился вести переговоры с врагом. И не мог и помышлять о разговорах о вас, лишь токмо указав, что не можно ваше имя подвести. Тот, кто осмелился напасть на фрегат вашего величества, достоин драки, баталии, но не переговоров. Говорить с врагом потребно токмо о его сдаче и условиях мира после русской победы, — сыпал я пафосными фразами.
— Так что, господин Дефремери, лжу возводить вздумал на моего гвардейца? — смеясь, говорила государыня.
— Так, вашье вельичество, лжу возьявсти! — еще больше сгорбившись, отвечал француз.
И тут меня осенило… Да они же развлекаются! Вон как Бирон сдерживается, чтобы не заржать в полный голос! Но Дефремери… Как пошел он на такое шутовство? Это же унижение!
— Вашье вельичество, да прости уж их! — как я и ожидал, в роли примирителя выступил Бирон.
— Ты, Петруша, отправишься на Дон. Следи за тем, как там строятся лодки! Сослужишь добрую службу, забуду все! — произнесла государыня и махнула рукой, повелевая увести француза.
Нет, положительно, я вызову Дефремери на дуэль. Он слово давал мне, что не будет выступать против. А тут… Ведь для него все происходящее не было игрой. Он не просто согласился быть в роли моего губителя, по просьбе ли Бирона, или, скорее всего, еще кого-то, так как граф не должен был успеть состряпать такую комедию. Пьер Дефремери верил в происходящее и своими словами только что подписывал мне смертный приговор.
Так что он теперь враг мне.
— А ты, Норов, знай отныне, что устои в державе моей, будь во флоте, армии… Токмо лишь мне менять. Справно вышло, что фрегат не отдали и паче честь русского флота отстояли. Но и бунт был… — государыня посмотрела на меня, видимо, ожидая, что я скажу или сделаю.
— Спаси Христос, государыня, за науку! — сказал я и поклонился.
А внутри мысли разные… Доживет ли Анна Иоанновна до 1740 года, как в иной реальности? Сейчас я в этом сомневался. Но во мне кипит разум возмущенный, и он на бой меня зовет. Нужно после еще раз всё произошедшее обдумать, уже холодной головой.
— Ну! Нынче зачитывайте то, как нужно, а не как все было по правде! — потребовала русская императрица.
Нет, не такая она и глупая. Понимает, что к чему, позволяя себя обманывать. Но такой подход, как я думаю, еще хуже, чем если бы она была вовсе неспособна к размышлениям. Она может вникать в проблемы государства, хватило бы ума на многое, но не хочет этого делать.
— И тогда, следуя своему приказу, как истинный гвардеец Измайловского полка, коего командиром является славный Густав Бирон, унтер-лейтенант Норов выразил сомнение в самой возможности отдать осадные пушки ворогу… — пафосно, громогласно, величественно, будто бы объявлял выход самой Императрицы Всероссийской и прочее-прочее, слуга зачитывал непонятно кем составленную реляцию.
Но главное, что там было всё изложено таким образом, что я — действительно герой. Но и не я один. Как после такого спектакля с серьезным видом слушать официальную версию произошедшего? Можно, вон как здесь все внимают словам зачитывающего бумаги.
— И экзерциции в том деле, что были наукой от начальствующего лица, пошли на пользу в разгроме французского абордажа. Сию науку унтер-лейтенант Норов и люди, подвластные ему, получили в обучении славного майора Измайловского полка Густава Бирона… — продолжал извиваться и впихивать глобус в сову, или сову натягивать на глобус, читающий реляцию слуга.
Были упомянуты и славный Миних, и мудрое начальствующее лицо — генерал-майор Юрий Фёдорович Лесли… И для меня было неожиданно, что он уже читался как генерал-майор. Сам-то Лесли в курсе ли? Перепрыгнул через чин. Но это даже к лучшему. Лесли хорошим генералом будет, дельным, если только не станет увлекаться собственным участием впереди всех в сражениях.
Конечно же, к ситуации смогли приплести и императорского фаворита. Мол, это он меня наставлял, как нужно действовать, и говорил со мной о долге и любви к Отечеству, когда я, как и другие сопровождающие осадные орудия гвардейцы, отправлялся на войну.
Вот честно… А им самим не противно всё вот это вот? Ведь ясно, что больше половины слов, которые только что прозвучали — это какая-то казуистика или даже откровенная ложь. Но нет… Сидят, внимают, государыня даже нахмурила «брежневские» брови, вслушиваясь в слова. Понимают они все.
— Экие славные у меня слуги, полководцы и мужи-политикусы! — подобравшись на своём большом стуле, явив некую форму величия, провозгласила императрица. — И ты неплох, гвардеец! Науку от мудрых наставников внимать не каждый может, а применять ее — тем паче.
Чего? Каких же всё-таки трудов мне стоило сдержаться, не рассмеяться и