Подчинённые ротмистра Чадского даром свой хлеб не ели, и к приходу тёзки успели поднять из архива записи Бежина, так что дворянину Елисееву работать с теми записями пришлось прямо-таки в тепличных условиях, опять же и почерк у Юрия Ивановича был довольно разборчивым. Однако же, изучать записи оказалось не таким простым делом, как оно виделось поначалу. Дело в том, что записи эти представляли собой нечто среднее между журналом посещений, ведомостью оказанных услуг, как и полученных за них денег, а также дневником, куда Бежин кратко записывал свои впечатления от клиентов. Сложность здесь крылась в том, что обилие записей, сделанных по одной схеме (имя клиента, его жалобы, результаты осмотра, проведённые процедуры и полученная плата), создавало крайне однообразный фон, сильно притупляющий внимание при чтении. В итоге первое в записях Бежина упоминание о Яковлеве мы едва не пропустили.
Датировалось оно двадцать первым января тридцать второго года, то есть почти за полгода до покушения на дворянина Елисеева и появления на свет того двуглавого персонажа, коим мы с тёзкой сейчас являлись. Читать после этого мы стали внимательнее, а значит, и медленнее, поэтому все следующие записи, где фигурировал Яковлев, мимо нашего внимания не проскочили. Вот только записи эти не отличались не то что многословием, но и просто информативностью. Бросалось в глаза, что Бежин очень о многом тут умолчал, точнее даже, слишком о многом. Что ж, не так оно и страшно, раз есть возможность спросить у него самого…
Но начать эту самую возможность использовать мы с тёзкой, посовещавшись, решили начать с визита к Эмме, чтобы уладить вопрос о её присутствии при разговоре, точнее, о некоторой нежелательности такого присутствия. Тёзка как-то не стремился делиться с ней подробностями истории покушения, я его в этом поддержал, и вдвоём мы сумели убедить Эмму, что во многих знаниях многие печали, и у неё есть историческая возможность число тех печалей подсократить. Ну или не увеличивать, это с какой стороны посмотреть. Не сказать, что Эмма этой самой возможности так уж сильно обрадовалась, но спорить и напрашиваться не стала. Ну, умница же!
— Яковлев? — поморщился Бежин. — Помню, как же… Неприятный такой тип, скользкий… Говоря откровенно, я так и не понял, что ему было нужно.
— Это как, простите? — надеюсь, удивление тёзки выглядело естественным. — У вас же записано было, что он хотел бросить курить и по возможности ограничить себя в спиртном, полностью, однако, от него не отказываясь. Разве не так?
— Так-то так, но… — Бежин неопределённо помахал рукой, — … мне казалось, что не только и не столько это привело его ко мне. Понимаете, он всё выспрашивал, каким образом я буду ему помогать, в чём суть моих способностей… Вообще, интересовался происходящим у нас в институте… Как бы между делом, чтобы поддержать беседу, знаете ли. И все вопросики с этакой подковыркой, мол, а не шарлатаны ли вы тут часом?
Ага, пытался, стало быть, «брать на слабо», рассчитывая, что собеседник примется открещиваться от подозрений в шарлатанстве и доказывать, какие они тут способные и умелые. Что ж, получается, в своих предположениях я не ошибся — Яковлеву действительно нужно было в Михайловском институте что-то ещё, помимо помощи в избавлении от вредных привычек. И, похоже, теперь понятно, что именно.
— Я тогда рассказал о слишком любопытном посетителе Степану, — речь, ясное дело, шла о Хвалынцеве, — а Степан его и переманил, — Бежин тяжело вздохнул. — И вот знаете, Виктор Михайлович, двойственное такое чувство меня тогда охватило. С одной стороны, даже рад был от столь неприятного человека избавиться, а с другой-то — деньги на том упустил, и немалые!
— А вот скажите, Юрий Иванович, — я изо всех сил просил тёзку быть предельно осторожным, чтобы не перебить откровенность Бежина неловким словом, — сильно ли вам подковырки этого Яковлева досаждали?
— Сильно, — не стал скрывать Бежин. — И ведь не станешь ему объяснять, всё равно же не поймёт почти ничего! А вот Степан с ним как-то сошёлся, я ещё удивлялся тогда этому. Он же со своим внушением запросто за один сеанс мог всё сделать, самое большее за два, а потом ещё не раз видел, как Яковлев этот к Степану приходил. Тоже непонятно было, что они друг в друге нашли… Обиделся я тогда сильно на Степана, пожаловался Фёдору Фёдоровичу, а Степан вон как со мной поступил…
— Это же в начале прошлого года было? — с подчёркнутым безразличием поинтересовался тёзка.
— Да, в феврале месяце, — подтвердил Бежин.
В феврале… А в июне на Владимирском тракте моя дорожка пересеклась с дорожками дворянина Елисеева и наёмного убийцы Голубка. Можете, конечно, посчитать меня параноиком, но что-то мне кажется, что за четыре месяца можно было и того самого Голубка найти да с ним договориться, и в Покрове подобрать человечка, что сообщил бы о выезде тёзки в Москву. Хотя да, соглашусь, предположение с очень и очень большим таким допуском, но тут теперь ничего и не прояснишь — того, что знает Бежин, мало, Хвалынцева уже не допросишь, спросить самого Яковлева можно будет только когда его поймают, но нам-то как раз для поимки Яковлева оно и надо! Но, увы, копаться сейчас в этих прошлогодних делах — всё равно, что лепить снежную бабу из прошлогоднего снега. Впрочем, кое-какие мысли у меня имелись, и с тёзкой я ими чуть позже поделюсь…
Глава 30
О плохом прошлом и хорошем будущем
— Нет, почему же, — недолго подумав, возразил тёзка. — В суд, конечно, с этим не пойдёшь, но к Карлу Фёдоровичу можно. По мне, версия у тебя хоть и не лучшая, но и не худшая далеко.
Это дворянин Елисеев так оценил