Дороги здесь не такие, как в столице: нас крепко потрепало сначала на колдобинах проселочной, пересекавшей огромное посадочное поле. Даже там, где начался асфальт потряхивало так, что приходилось держаться за поручни.
— Сэм, тебя у родной казармы высадить? — спросил я виконта Бабского, когда впереди справа замаячило длинное двухэтажное строение и тренировочные площадки.
— Позвольте пока с вами, Александр Петрович. Вы же в «Грифон» тоже собираетесь. Вместе тогда и пойдем, — отозвался он.
Веселый пудель императрицы словно прилип ко мне. Не могу сказать, что мы стали большими друзьями, но я ничего не имел против его присутствия, потому как Бабский, несмотря на излишнюю словоохотливость, меня вовсе не напрягал присутствием и часто был очень полезен. А чем ему нравилось находиться возле меня, понятия не имею. Быть может его влекла причастность к высокому и вечному, такому, как славный погром в замке герцога Уэйна или святое битье морд в «Ржавом Париже». Бесспорно, все это гораздо приятнее и полезнее, чем обучение во всяких магических академиях.
Вскоре «Арчер-ВБ», описав крутую дугу на площади перед штабом, домчал нас до второго дома спец состава.
— Прошу, ваше сиятельство! — старший урядник Рогов, проявил завидную расторопность, успел открыть дверь эрмимобиля раньше, чем я дотянулся до бронзового рычага. — Помочь с багажом?
— Уж свой рюкзак я донести в состоянии, — я спрыгнул на тротуар и подал руку Элизабет.
— Прошу прощения, Александр Петрович. Ваши пропуска… Вернее, пропуск на госпожу Стрельцову Елизавету Борисовну, — он раскрыл кожаный планшет, вытянул из него листок, украшенный жирной штабной печатью. — А здесь, будьте любезны, распишитесь…
Вместе с планшетом Рогов протянул кусок желтоватого картона. Элизабет хотела взять ручку и оставить свой росчерк, полагая, будто она должна расписаться за получение пропуска, но урядник сказал:
— Вы, Александр Петрович, распишитесь. Пожалуйста.
Я с недоумением уставился на него. Это за что я должен был расписываться? Слава богам, в этом мире на меня не могли повесить кредит лишь за одну неосторожно сделанную роспись, но… С какой радости я должен был ставить подпись на куске картона? Я взял его, перевернул и понял, что эта странная картоночка — обратная сторона разорванной коробки «Никольских».
— Вы же «Никольские» курите? Видел я на одной из фотографий с вами. Вот и я теперь их курю. Очень хочу, чтобы ваша роспись осталась мне, как память о встрече с вами, — с явным волнением пояснил старший урядник.
Вот так: ему нужен был мой автограф. Слава о графе Елецком шагает по Сибири семимильными шагами. Ладно. Почему бы не сделать парню приятное. Я расписался. И добавил двумя строками: «Старшему уряднику Рогову с благодарностью за проявленное внимание».
Поздоровавшись с дежурным, мы поднялись на второй этаж. Я разместил Элизабет в той самой комнате, которая все еще числилась за мной. Не знаю, кто так похлопотал об удобстве моего расположения на базе. Наверное, Варшавский, полагая, что я хоть и служу при Денисе Филофеевиче, все равно на базе «Сириуса» буду нередким гостем.
Оставив Стрельцову разбирать скромный багаж, мы с Бабским направились в расположение «Грифона». По-хорошему, хотя бы из вежливости, мне бы следовало появиться перед генералом первого имперского табеля Трубецким. Но время уже было вечернее, и вряд ли Сергей Семенович находился в штабе, поэтому этот визит я решил перенести на завтра.
— Не терпится Наталью Петровну увидеть? — спросил Бабский, когда я, подходя к казарме «Грифона» ускорил шаг.
Я кивнул. Менталист был прав. В самом деле я сейчас думал о ней, и ноги как-то сами понесли быстрее.
— Сложный она человек, ваша милость, — Бабский снова перешел на шутливый тон: в такие моменты я для него становился вовсе не графом, а виконтом Джеймсом Макгратом. — Знаю, из разговоров, многие к ней искали подход. Очень старались даже на спор и грифоновские, и штабные, но никому не удалось добиться даже теплого расположения. А вот вы, похоже, эту крепость взяли с одного наскока.
— Сэм, ты саму императрицу, так сказать, взял, так что не преувеличивай мои заслуги, — отозвался я, при этом подумывая, что я Бондареву пока еще вовсе не взял — цела лицензия на нее. И быть может, к чьей-то печали, а к чьей-то радости останется целой навсегда.
Еще на подходе к казарме меня с Бабским окружили знакомые и незнакомые бойцы и маги. Конечно, с разных сторон посыпались вопросы про Лондон, особо про замок «Увядшей Розы» — ведь столько шума было об этом в прессе. Я как всегда большей частью отшучивался, покуривая сигарету. Шутил не всегда — на некоторые вопросы отвечал с полной серьезность. А потом решил, что все любопытство грифоновских вполне может удовлетворить Бабский. Тем более он любит болтать и быть в центре внимания.
— Вы, Александр Петрович, никак штабс-капитана Бондареву ищите? — спросил меня улыбчивый фельдфебель, когда я вошел в казарму.
Поразительная догадливость! Интересно, как сплетни здесь успели сложить обо мне и Наташе?
— Да, Наталью Петровну, — подтвердил я, стараясь оставаться строгим в лице.
— Теперь ее кабинет дальше на три двери. Все так же слева. Если еще не знаете, Наталья Петровна представлена к званию капитана, — доверительно сообщил он.
Я кивнул в знак благодарности и направился по длинному коридору казармы. Стукнул три раза в дверь с табличкой, на которой значилось «Командир второго отделения СпМгС». Не дожидаясь ответа, повернул ручку и толкнул дверь.
Меня встретили все те же безумно красивые зеленые глаза, однако в их обладательнице я едва признал Наташу. Что порою делает с женщиной другая прическа! Теперь ее волосы стали темно-рыжими, собранными в длинный, соблазнительный хвост. И у меня возникла уверенность, что штабс-капитан ждала именно меня. И такая прическа, весь этот свежий, дразнящий образ был создан для меня.
Глава 13
Шестирукий каброд
— Прекрасно выглядишь… — вместо того чтобы поздороваться, я произнес эту дежурную и скучную фразу.
Бондарева молчала, с легким прищуром наблюдая за мной. То ли ожидая следующих слов, то ли моих действий.
Я подошел и взял ее руки. Когда-то непокорная баронесса противилась даже таким невинным прикосновением. Как много поменялось с тех пор! Сейчас я держал теплые ладони Наташи в своих, а она, помолчав еще с минуту, сказала с укором: