– Я? – пискнуло из‑под листьев. – Ни за что!
– Надо бы других позвать! – вспомнила Тина, проглотив, даже толком не пережевывая, первую горсть ягод.
– Нет, – донеслось откуда‑то из‑за спины. – Низя. Не ходить. Не мочь никак. Я мочь. Ты мочь. Они – нет.
– Почему? – удивилась Тина, догадавшись, что дело не в жадности или ревности.
– Не знаю. Чувст… ву… у…
– Чувствуешь?
– Так. Да.
– А как же тогда нашла? – удивилась Тина, продолжая тем не менее поглощать сочные спелые ягоды.
– Знаю, – ответила кроха, теперь уже откуда‑то справа. – Умею. Мама говорить, учить, показывать.
– Мама?
– Мама, – на этот раз голос пигалицы донесся слева. – Итить ей.
– Идти к ней, – машинально перевела Тина.
– Ты, я, перевал…
– Ага! – сообразила Тина. – Так она ждет тебя на перевале!
– Нет, не ждать. Не знать. Плакасть, го‑ре‑васть! Я пришел, она – смех, Ра‑дость, пир, по‑дарки.
– А как же ты…
– Жрать! – оборвала ее любопытство «Дюймовочка» из‑под ближнего малинника. – Жесть!
– Шесть? – переспросила Тина.
– Пьясть, жесть, – радостно хихикнула малышка, но уже из‑под орешника. – Я…го…да. Много. Три, сче‑тыре, пьясть, жесть… Кушать, есть, жрать.
– Ты съела шесть ягод?
– Да‑да! Теперь земь.
– Семь?
«И где у нее все это умещается?»
В самом деле, ягоды были размером едва ли не с голову девочки, и представить себе, что эдакая кроха умяла семь ягод, было трудно.
«Ну, может, она их просто понадкусывала?» – умиротворенно подумала Тина, переходя к орешнику.
Орехи не обманули ее ожиданий, они оказались спелыми, вкусными и сытными, какими орехам, впрочем, и положено быть. И есть их было одно удовольствие, но праздник живота не опьянил Тину, а напротив, заставил ее снова вспомнить о ближних.
– Слушай, – спросила она, обращая свой вопрос в никуда. – Войти они сюда не могут. А мы? Мы можем им что‑нибудь вынести?
– Мосчь! – «Дюймовочка» возникла прямо перед Тиной на покрытом мхом валуне.
– На! – сказала она, протягивая Тине чашечку незнакомого цветка, отдаленно напоминающего обыкновенный колокольчик. – Пить, есть. Сразу, вдруг. Быстро, быстро! Ну!
И Тина выполнила приказ, даже не успев обдумать толком, о чем, собственно, идет речь. Она взяла цветок двумя пальцами, поднесла, словно крошечный бокальчик, к своим губам и выпила из него пару капель прозрачной тягучей и горько‑сладкой, терпко пахнущей жидкости.
«Ой! – испуганно подумала она, ощутив жидкий огонь на языке и небе. – Что?!»
Но было уже поздно. Ее обдало жаром, как если обливают горячей водой в мыльне, а потом – сразу же и совсем без паузы – пробило холодом. Ледяные жала вонзились в кожу, и это было так больно, что хотелось кричать, но крик замерзал в горле, а из глубоких ран, причиненных холодными жестокими иглами, неожиданно начало распространяться по телу тепло, порождая ощущение мучительного удовольствия в таких стыдных местах, о которых не только говорить, но и думать грешно. И в этот момент сознание Тины отделилось от тела и вознеслось к горним вершинам. И оттуда, из высокого поднебесья, девушка увидела весь мир и поняла его с первого взгляда. Так что, очнувшись через мгновение, все на той же залитой закатными лучами солнца поляне, она знала три вещи, которых не знала еще мгновение назад, и это были очень важные вещи.
Во‑первых, еще не очнувшись окончательно, не придя в себя и не сообразив толком, что делает – и слава богу, что так, а иначе ничего бы и не вышло, – Тина вскочила на ноги, выхватила из ножен на бедре трофейный тесак и рубанула им сверху вниз, одновременно поворачиваясь направо. И как удачно! Просто ангел, как говорится, вел ее рукой. Раз! Ладонь с клинком возносится ввысь, а тело девушки начинает поворот вправо. Два – удар вниз с доворотом, и три! Тина почувствовала возникшее вдруг рядом с ней движение, и в то же мгновение лезвие тесака врезалось во что‑то живое и быстрое, оказавшееся не там и не тогда, когда и где ему следовало быть.
«Вернее, наоборот!» – поняла Тина, рассмотрев свою жертву. Лань оказалась там и тогда, где и когда ее увидела из поднебесья Тина.
Это было важное знание, которое она принесла из своего воспарения. И знание это обернулось удачей – мясом, которое можно будет зажарить на огне и съесть с орехами и ягодами в качестве гарнира. И это было уже второе важное знание, что открылось ей под высокими небесами: они зря опасались погони, троебожники давно, еще двое суток тому назад, потеряли след беглецов.
«И слава богу!» – решила Тина, сообразив, почему им не страшен теперь открытый огонь, но было и кое‑что еще, что всплыло теперь в ее памяти. И вот с этим – третьим – знанием следовало что‑то делать, пусть и не прямо сейчас. Тот, кто шел по их следу, не спешил, и это было странно. Он шел за ними от самого Аля и, если бы хотел зла, мог воплотить свои планы в жизнь несчитанное множество раз. Но нет, шел, не приближаясь, но и не отставал. Кто, зачем, как? Много вопросов, и непонятно, кому их можно задать…
2
А девочка – глядишь ты – опять его удивила.
«Век живи, век учись, дураком помрешь!»
Уже совсем стемнело, когда девчонка разбудила задремавшую компанию – на страже, понятное дело, оставался один Ремт, – и объявила, что, во‑первых, погоня отстала и бояться зажигать огонь больше не надо, а во‑вторых, она добыла мясо, и его теперь следует зажарить. Все это звучало более чем странно, но, отправившись в указанное Тиной место, ди Крей и в самом деле нашел некрупную лань, зарубленную весьма своевременным, но, главное, – уверенным и точным ударом тесака. Как это стало возможно, если не допускать такой экзотики, как лань, атакующая девушку, объяснить было затруднительно. Однако Виктор даже не стал утруждать свой мозг: если девочка способна уложить ударом тесака бегущую в бедном дичью лесу лань, то допытываться, откуда ей известно, что преследователи отстали,