Охотник лежал на земле кучей ломаного валежника, торчали в стороны угловатые конечности, вздрагивающие словно в ознобе. Конвульсии прокатывались по этим ужасным «руинам» идеального убийцы, и скрежещущий нечеловеческий крик безжалостного хищника вызывал зубную боль.
«И это все?»
Сколько длился бой? Секунду, две? Что успел сделать он, что другие?
Рядом с поверженным Охотником стоял на коленях ди Крей. Его меч торчал из мешанины темных костей и таких же темных мышц, содрогаясь вместе с агонизирующим врагом. И самого Виктора корежило не по‑детски. Возможно, он был ранен или даже умирал. Стоял на коленях, упираясь руками в землю, и мотал головой, словно его тошнит с перепоя. Неподалеку валялся на спине Ремт. Он походил на кучу грязного белья, вот только сапоги разрушали впечатление, наводя на совсем другие мысли. Женщины дополняли композицию. Мгновения поединка странным образом разбросали их в стороны, но обе были, по‑видимости, целы и на ногах.
А потом Сандер опустил взгляд и увидел клинок своего меча. Сталь словно бы обгорела в пламени адской печи, или ее окунули в чан с царской водкой?
«Боже правый, значит, и я попал в Охотника!» – и в это мгновение Сандер ощутил, чего ему стоили два‑три мгновения этого невероятного поединка. Мышцы тела вопили от боли, и немудрено. Он не был готов к таким скоростям, он даже не знал, что способен на такое. Но, судя по всему, его тело тоже никто никогда о таком не предупреждал…
[1] Ин‑фолио (от лат. in folio, буквально – в лист) – формат книги, при котором размер страницы равен половине бумажного (типографского) листа. В настоящее время практически не применяется. В XVIII в. использовался для некоторых художественных изданий (отсюда название «фолиант» для изданий большого формата).
[2] Кацбальгер (нем. кошкодер) – короткий меч для «кошачьих свалок» (ближнего боя), в которых имел преимущество перед кинжалами и ножами. При длине от 70 до 85 сантиметров вес кацбальгера колеблется от 1 до 2 килограммов.
[3] Плутарх.
Глава 3
ГЛАВА 3. Дичь и охотники
1. Двадцать шестого листобоя 1647 года
– И вот лечу я, значит, господа пограничники, и думаю. – Ремт с сомнением покосился на открывших рты слушателей, но они казались искренними, и он продолжил: – Лечу и думаю, почему же я не птица? Отчего не летаю? Был бы соколом, улетел бы на хрен отседова, только меня и видели!
– Так вы попали в него, дяденька? – раздался вдруг детский голос из‑за спин сдвинувшихся за столом мужчин.
«Что ж, не зря говорят, устами младенца глаголет истина. Вопрос и в самом деле не в бровь, а в глаз: попал или нет?» Сандер отпил немного из розовато‑коричневого берестяного стаканчика, переждал прохождение жидкого огня сквозь глотку и пищевод и посмотрел на ди Крея.
Ди Крей сидел тихонько в стороне и наигрывал что‑то неслышное на одолженной у дамы Адель лютне. Сама дама‑наставница тоже присутствовала – куда же и податься на ночь глядя в Мельничной заимке, как не в общий зал «Хворого печальника» – единственной гостиницы и главного питейного заведения в деревне? Сидела в уголке, попивала из такого же невесомого стаканчика местное отдающее полынью пойло и, что характерно, даже не морщилась. Затейливую, надо полагать, жизнь прожила эта не старая еще и довольно привлекательная женщина. Но ведь не спросишь, а сама и не подумает рассказать. А рядом с Адой примостилась Тина, все еще исполняющая роль мальчика. Перед ней на столе тоже стоял стаканчик. Не пиво, не сидр, а самый настоящий погранцовский самогон. На куреном вине настояла, к слову, сама дама‑наставница – «Отчего? Зачем? С какой целью?»– но девушку скрутило от первого же глотка, и теперь капли пота появлялись у нее на лбу, едва она задевала туесок с выпивкой нечаянным взглядом.
– Так вы попали в него, дяденька?
– Что ты, что ты! – всплеснул руками Ремт, но при этом умудрился не расплескать ни капли самогона. – Каким бы это макаром? Хорошо, уцелел! Где уж мне! Мы, брат, не герои! Не то что оне!
В другое время, в других обстоятельствах Сандер, пожалуй, и купился бы на эту простенькую, как сермяга, лесть. Приятно сознавать себя героем, рыцарем без страха и упрека, бойцом невиданной стати и мощи. Ведь и лжи в словах мастера Сюртука, почитай что, не было. Умолчание не ложь, не так ли? Однако…
«Умолчание умолчанию рознь!»
Не здесь и не сейчас. И что с того, что он попал?
«Попал…» Ему и теперь все еще не верилось, что меч, его собственный меч, поразил Охотника.
Сандер мало что знал об этих странных и опасных существах. Были ли они природными организмами, сиречь божьими тварями, как аспид или дракон, или порождениями дьявола и преисподней? Всегда ли убивали встретившихся им людей и часто ли убивали их самих? Где они обитали? Где охотились и где прятались? Отчего не перебили еще всех людей и животных на свете или почему не были уничтожены совокупной ненавистью людей? Вопросы, вопросы… Вот только ответов на них у Сандера как не было, так и нет. А ведь кое‑кто наверняка многое мог бы рассказать про то, что и как произошло этим утром в виду мельницы, по всей видимости, и давшей в давние времена название людскому поселению – заимке, хутору, – превратившемуся теперь в большую деревню, в маленький пограничный город.
Сандер доподлинно знал, что удар ди Крея не пропал даром. Меч Виктора так и остался в теле охотника и оттого «обгорел» еще сильнее, чем меч Сандера. Ну, не обгорел, положим, но лучшего слова не подберешь. Потемнел, как бы обуглился, и «шлак» этот счистить с клинка оказалось совсем не просто. Сандер, впрочем, принялся было за дело – хотел очистить свой меч от этой непотребности, – сел, достал точильный камень, бархотку, кусочек замши, масло, но проходившая мимо дама Адель посоветовала этого