И Марья уже как месяц не посещала клуб. Она, как бабочка… А самой девушке казалось, словно муха, крутилась вокруг Никиты Савельевича.
Девушка убежала в парк, который начинался в метрах трехстах от мастерских. Она сидела в парке, в той его части, которую молодёжь прозвала «Ласковый уголок». Где в кустах и за деревьями часто милуются молодые влюблённые пары. Но это место подходит и для того, чтобы обиженная девушка, при этом с сильным характером, позволила себе немного порыдать о несбывшихся надеждах.
— А? Кто там? — испугалась Марья, когда услышала шорох и треск веток, будто бы медведь подкрался.
— Я, Марья Васильевна, — грустно, медленно, из-за кустов, как тот медведь-шатун, вышел Никита.
Он подошёл к Марье, резко отвернувшейся и состроившей вид обиженной женщины. Между тем, она мысленно молила Бога, чтобы сейчас этот неловкий парень, который, не понять почему, так запал в её сердце, вновь не испугался, чего-то недопонял и не ушёл.
— Марья, я тебя… вас… тебя, — парень всё равно растерялся. — Прости, я остолоп и не видел… Но я тебя…
Девушка ждала. А потом на неё нахлынула такая злость, такая решимость, разум застлало. Она встала с лавки, сделала решительные два шага и сама впилась своими губами в те мужские губы, которые не умели петь красивых речей, но были для девушки слаще мёда.
Они оба стояли и неловко целовались. Единожды Марье приходилось уже целоваться. Несмотря на всю целеустремлённость девушки, она искала любви, она хотела замужества, и чуть было один раз не обожглась. Вовремя остановилась. А теперь девушка, наверное, поймала себя на мысли, что останавливаться не хочет, что, если надо, она сама на аркане поведёт этого парня под венец.
Впервые за годы Никита забылся обо всём на свете, поддаваясь зову природы, растворяясь в чувствах и эмоциях.
— Ой! Ты куда руками шаловливыми? — опомнилась Марья, когда парень, ведомый инстинктами, стал распускать руки.
— Простите…
— Да я и не против… — сказала Марья и зарделась, отвернулась навстречу начинающемуся закату. — Но я ж… не девка лёгкая какая-то.
— А замуж пойдёшь за меня? — выпалил Никита, как в омут головой.
— За такого небритого, колючего и не стриженного? — Марья мило улыбнулась. — Пойду! Побегу! Лишь батюшка… Все ж родитель мой!
Счастье? Оно есть. Никита Савельевич сейчас это отчётливо понимал. Он не радовался так даже, когда прошли довольно успешно испытания картечницы, когда он смог сформулировать и расписать для патронного завода систему производственной ленты, называемую Алексеем Петровичем Шабариным «конвейер». И тогда тоже были эмоции и радость, но не столь всепоглощающая.
— Через две недели я отправляюсь на войну… — с огорчением сказал Лукашов, не смея даже пошевельнуться, чтобы только Марья не сбежала от его объятий.
И всё же девушка отстранилась. Её глаза, только что налитые влагой от счастья, теперь плакали от огорчения. Девушку потряхивало от избытка эмоций. Двое молодых людей, только-только обретших истинное счастье, уже горевали. Вот такое оно — счастье человеческое, мимолётное за обыденностью жизни, или перед долгом.
Лукашову предписано самолично, с ещё двумя мастеровыми, отправиться на войну, чтобы испытать в полку Шабарина картечницы. Если будет необходимость, так исправить недоработки на месте. Для чего даже один станок Лукашов повезёт на фронт, за запасников много.
— Через месяц нельзя? И… отказаться нельзя? — дрожащими губами спрашивала Марья.
Не в силах сказать хоть слово, Никита только покачал головой.
— Не отдам! — выкрикнула Марья и стала расцеловывать своего небритого, заросшего мужчину.
Они стояли и целовались. Марья уже и не одёргивала руки своего любимого человека. Она не одёрнула бы его даже если… вот прямо здесь… как срамную девицу… Впрочем, разве есть срам в любви?
— Идём! — придя в себя, решительно сказал Никита и, взяв за руку Марью, потянул её на выход из убежища.
— Куда? — рефлекторно поинтересовалась девушка, которой было сейчас абсолютно безразлично, куда именно, — главное, что с ним.
— К отцу твоему и братьям! — решительно сказал Никита Савельевич, подумал… — Сперва зайдём в отделение банка.
Лукашов собирался не только снять свои шесть сотен рублей, хотя и это были огромные деньги. Он хотел ещё и взять кредит на четыре сотни. Парень решил, что нужно сыграть свадьбу, что нельзя ему уезжать на войну, не обвенчавшись. И свадьбу играть завтра… максимум послезавтра.
Макар Янович Марченко, управляющий винокуренным заводом в Шабаринске, смотрел не на зятя, он прожигал взглядом свою дочь. Конечно же, уже были присмотрены сразу два потенциальных зятя, оставалось только выбрать дочери. Девка-то уже перезрела, двадцать годков, хотя в таком соку, что братья умаялись отгонять воздыхателей от хаты.
— Выбирала-выбирала, да и выбрала! — иронично заметил Макар Янович, удостоив своим оценивающим взглядом Никиту. — Из выкупленных, стало быть, крепостных?
— Так и есть, — решительно сказал Лукашов.
Это он с Марьей такой… тямтя-лямтя. А вот с мужиками не робеет, а надо, так и подраться может. Благо, что проходил обязательный курс боевой подготовки в шабаринской дружине.
— Нет! — жёстко сказал Марченко, посчитав, что Никита не подходящая партия для его дочери.
Ну что можно взять с конструктора? Многое, но не с такого же молодого! Макар хотел породниться с сыном самого главного управляющего Емельяна Даниловича. Да, там сумасброд, пусть и с образованием, но дурень непутевый, всё никак не может ладно работать, все меняет места. Но это же перспектива!
— Да! Будем венчаны мы! — строго и решительно возразил Никита, отодвигая за спину свою возлюбленную.
— А-ну, сыны! — решил Макар проучить наглеца.
Но не тут-то было. Протянутую руку старшего из братьев Лукашов принял на болевой, повалив бугая. Второй брат нацелился правой рукой в голову Никиты, но парень увернулся, и могучая, а все три сына Макара были здоровцами, рука прочертила воздух.
— Будет! — выкрикнул Макар Янович. — Станешь человеком, так приходи. Полгода тебе. И всё… Марью отдам другому!
Решение, как показалось самому Марченко, было в пользу Никиты. Понравился Макару этот парень: не струсил, а старшего так и вовсе уложил на пол.