Ответ: никто – до Чарльза Дарвина и нескольких его не слишком объективных и склонных к оговоркам предшественников. Куда ни глянь, иллюзия дизайна словно кричит: “Актор!” Подобно тому, как целенаправленное движение крадущегося леопарда принуждает сделать вывод, что это актор, нацеленный на вас, кажущаяся целенаправленность буйства ползающей, корчащейся, бегающей, прыгающей, дышащей, охотящейся, жужжащей жизни словно кричит: “Все это дело рук творческого, сознательного актора”.
И все же Дарвин показал, что это не так. Жизнь уже одним своим существованием заслуживает названия великого шоу. Что поднимает ее до высокого звания “Самого грандиозного шоу на Земле”, так это чистый восторг понимания, объяснения: чистый восторг окончательного понимания и окончательного избавления от суеверия. Нам еще предстоит долгий путь. Но человечество уже готово к пробуждению, готово насладиться чистым восторгом понятной Вселенной.
Путешествие с Дарвином
Это сокращенный вариант моего предисловия к изданию “Происхождения видов” и “Путешествия на корабле «Бигль»” Дарвина, выпущенному в 2003 году издательством Everyman.
Каков нынешний статус дарвинизма? Стоит ли нам в наше время читать труды Дарвина только из исторического интереса, или они все еще рассматриваются как научно достоверные? Теперь мы знаем, что Дарвин удивительно многое угадал правильно. Ко всему прочему, мы все еще придерживаемся его решения действительно глобального вопроса – вопроса о том, как слепые законы физики могли породить все возрастающие чудеса статистически невероятно организованной сложности (чудеса, которые, как мы увидим, считаются даже – ошибочно – противоречащими одному из важнейших физических законов, второму закону термодинамики). Независимо от верности своего фундаментального тезиса, Дарвин демонстрировал удивительную прозорливость, когда дело доходило до деталей. Его пассажи об экологии, о запутанной паутине отношений между животными и растениями звучат поразительно современно. Серьезнее всего он ошибался, как ныне выяснилось, в своих идеях о тонкостях природы наследственности. Причем именно реформы представлений о наследственности привели – два раза подряд – к заявлениям о рождении неодарвинизмов.
Первый неодарвинизм датируется 1890-ми годами и связан главным образом с именем великого немецкого биолога Августа Вейсмана. Важнейшим вкладом Вейсмана стала идея, что генетический материал – автономная река, текущая во времени, а организмы – вы и я – лишь временные ее проводники. Вейсманизм диаметрально противоположен ламаркизму. Вейсмановский генетический поток течет без какого-либо вмешательства, и приобретенные признаки никогда не наследуются. Второй неодарвинизм (тот, к которому данное название применяют в наши дни) – это популяционно-генетическая версия дарвинизма, у истоков которой стояли Р. А. Фишер, Дж. Б. С. Холдейн и Сьюэлл Райт. Ее традиционно отсчитывают от 1930 года, когда Фишер опубликовал книгу “Генетическая теория естественного отбора” (The Genetical Theory of Natural Selection), хотя на самом деле писать об этом он начал как минимум десятилетием раньше.
Взгляды Дарвина на наследственность были продуктом его времени. Казалось, нет особой причины сомневаться в том, что обусловленные средой перемены в организме отпечатываются в наследственной субстанции и передаются будущим поколениям. Дарвин не сомневался в этом. Более того, в “Изменении животных и растений в домашнем состоянии” (Variation under Domestication) он развил собственную теорию приобретенной наследственности – “пангенез”. Микроскопические частицы под названием “геммулы” циркулировали в крови, и на них отпечатывалась информация со всех частей тела, которую они затем передавали половым клеткам, а значит, и следующему поколению. Это одна из очень немногих идей Дарвина, про которую мы можем с уверенностью сказать, что она совершенно неверна, причем не только в деталях, но и по сути.
Дарвин также разделял представления о смешении наследственности, господствовавшие в те времена. Дети очевидным образом похожи на обоих родителей, но одни уродились как будто больше в отца, другие больше в мать. По-видимому, некая субстанция от одного родителя смешивалась с субстанцией от другого, хотя и не обязательно в равных пропорциях. На несовместимость любой формы смешанной наследственности с естественным отбором указал в 1867 году Флеминг Дженкин, будущий профессор инженерии Эдинбургского университета, в журнале North British Review. Дженкин, враждебно относившийся к идеям Дарвина, выдвинул остроумный и вроде бы сокрушительный довод против теории естественного отбора. Он иллюстрировал свою точку зрения примером на людях и сформулировал ее в расистских категориях (бывших тогда практически универсальными), так что я передаю ее в не столь оскорбительной форме. Если дети занимают промежуточное положение между родителями – подобно смеси краски из двух банок, – то новые вариации неизбежно будут исчезать по прошествии поколений. Неважно, насколько естественный отбор благоприятствует тому или иному признаку, – этот признак все равно обречен постепенно растворяться с течением времени. Ничто не может спасти полезный признак от исчезновения.
Велик соблазн утверждать – и часто это действительно утверждают, – что именно “кошмар Дженкина” побудил Дарвина внести немало ламаркианской теории наследственности в пятое и шестое издания “Происхождения видов”. Ведь известно, что Дарвина беспокоил довод Дженкина, а допущение смешанной наследственности, безусловно, едва ли не фатально для концепции естественного отбора. Однако сколь бы логичным это ни казалось, было установлено, что на самом деле большую часть правок в пятое издание Дарвин внес еще до того, как сумел ознакомиться со статьей Дженкина. Но что бы ни побудило его к этим правкам, они – одна из самых важных причин, почему для перепечатки в Everyman выбрали первое издание. Оно было написано еще без учета критики со стороны второстепенных современников Дарвина – и тем для него лучше!
Кстати, “Происхождение видов” – не единственная книга Дарвина, о которой это можно сказать. Во втором издании “Происхождения человека” Дарвин поднял вопрос соотношения полов 1:1, но только для того, чтобы снова его уронить:
Прежде я думал, что если стремление произвести оба пола в равном числе полезно виду, то оно и явится последствием естественного подбора; теперь, однако, я вижу, что весь этот вопрос так запутан, что лучше предоставить его решение будущему.
На помощь пришел замечательно ясно мысливший Рональд Фишер. В 1930 году он начал обсуждение, процитировав вышеприведенный отрывок из Дарвина, а затем предложил собственное элегантное решение:
У всех организмов потомки вступают в окружающий мир с определенным количеством биологического капитала, унаследованного от родителей… Давайте рассмотрим репродуктивную ценность этих потомков в момент, когда эти затраты родителей в их пользу только что закончились. Если мы рассмотрим совокупность всех потомков этого поколения, то станет ясно, что общая репродуктивная ценность самцов этой группы в точности равна общей репродуктивной ценности самок, поскольку каждый пол