– Мама с Евой скоро вернутся. Идем?
– Хочу побыть тут, – сказал папа. Я подумала: он радуется, как маленький. – Не хочу домой, вряд ли этот бред долго продлится. Можно я останусь здесь?
Я хотела, чтобы он ушел. Но делать, что хочешь, плохо.
– Можно? – с нажимом повторил он.
– Да, – тихо сказала я, потому что боялась сказать нет.
Папа подобрал снежинку, которую смуглый человек положил на верхушку сугроба. Я попятилась, вспомнив, как осколок торчал из моей руки.
– О, надо же, целая. Что-то так грохнуло с елки, когда ты ее толкнула, – я уж думал, ты что-то разбила. Ну все, игры закончены. Возьми, повесь на елку, чтобы мама не бесилась, и забудь про все это.
Наверное, он имел в виду «забудь, как я толкнул тебя», но по снежинке прокатился голубой свет, и я отдернула руку, так ее и не коснувшись. Папа не стал настаивать – он поймал ладонью мою руку, довел меня до сияющей двери. Я не сопротивлялась.
Он подождал, пока я переступлю порог, – и выпустил мою ладонь. Я обернулась. От голубого сияния его лицо было плохо видно. Я уже была в комнате, а он так и стоял там, в волшебном дворе.
– Папа, – сказала я как-то заторможенно. – Идем?
Мы встретились взглядами через сияющее марево. Потом он закрыл передо мной дверь. Еще несколько секунд она висела в воздухе, а потом растаяла.
Мама вернулась, держа на руках плачущую Еву. Под конец прогулки Ева всегда просилась на руки.
– Что случилось? – спросила мама, когда я выбежала в прихожую. – Где папа?
– Он ушел. Ушел! – Я плакала так, будто сердце сейчас разорвется.
– Зайка, что случилось? Куда ушел?
– Просто ушел!
Я ничего больше не могла сказать, все было слишком огромным, чтобы объяснить. Мама вытащила мобильный и прижала его к уху. Папин телефон зазвонил в гостиной.
– Не взял? Значит, скоро вернется, папа у нас такой… – Я услышала, что она сердится. – Непредсказуемый.
Ева заревела громче, и мама полезла в карман пальто за игрушкой для нее. И вдруг я – взрослая я – подумала: «Ева выросла такой похожей на маму». Я уже забыла, каким было мамино лицо, когда она была молодой и здоровой. Мое взрослое сознание все сильнее просачивалось в эту картину, размывало ее. Я как будто со стороны, про кого-то другого, вспомнила: мы ждали, когда вернется папа, мама даже подала заявление в полицию, он ведь ушел без вещей, но его не нашли. У нас было совсем плохо с деньгами, и мы уехали в мамин родной город. Я никому не рассказала о волшебной двери, потому что чувствовала себя виноватой. Папа ведь ушел из-за меня, я его рассердила, я ушла во двор без спросу, я открыла ту голубую дверь. Если бы не я…
Какое-то время я помнила о сияющей двери и видела ее во сне, но я так хотела о ней забыть, что вскоре забыла.
– Мамочка, я всегда буду хорошей, – отчаянно рыдала я в тот момент, стоя в прихожей и обнимая ее ноги. – Я буду слушаться, я никогда, никогда тебя не расстрою.
– Ну, ну. – Мама даже рассмеялась, одной рукой поглаживая мои волосы, а второй держа притихшую Еву. – Ну что ты, заинька. Дай мне раздеться, ужинать пора.
Но я сдержала обещание. Честное слово, я сдержала его.
Глава 14. Темные дворцы
Но тихи струи невской влаги,
И слепы темные дворцы.
Александр Блок
Я похоронила эти воспоминания так глубоко, что возвращаться из них было как выплывать со дна реки. Когда в глазах прояснилось, я поняла, что свет вокруг вечерний, я лежу на чем-то твердом, и мне снова двадцать лет, а не пять. Архив… Антон! Мы только что были там вместе. Потом я разбила артефакт, а теперь… Так, я в главном холле Стражи. Узнаю гигантское окно, через которое могла бы пролететь целая стая птеродактилей. Свет, падающий сквозь него, был розовым и теплым. Где-то там, снаружи, начинался закат.
Вот только… стекло ко мне слишком близко. Я прямо под ним, на подоконнике. В памяти с трудом всплыло, что окно расположено высоко над входными дверьми. Я медленно повернула голову – и вздрогнула. Так вот почему я вижу этот зал под новым углом. Я лежу на подоконнике гигантского окна, оно возвышается прямо надо мной, как огромный глаз доброго чудовища, и от пола меня отделяет метров пять.
– Предвосхищая твой вопрос, отвечу, что это не я тебя туда забросил, – сказали мне.
Я до побелевших костяшек вцепилась в край подоконника и посмотрела вниз. На ступеньке белоснежной мраморной лестницы сидел Гудвин. В моем воспоминании он выглядел моложе, но выражение лица у него сейчас было такое же, как в тот момент, когда он закрыл передо мной призрачную дверь. Сосредоточенное. Спокойное. Без лишних эмоций.
Мы были вдвоем. В здании – тишина.
– Почему я… здесь?
Я осторожно села, задумалась о том, чтобы спрыгнуть, и в ужасе отбросила эту мысль. От высоты в животе сжалось, тут сломанными ногами не отделаться. Гудвин пожал плечами.
– Тебя туда забросило либо само здание, либо твоя сила. Ты была без сознания, я хотел помочь, но твое тело просто уплыло от меня и приземлилось там. Может, спустишься?
Похоже, мое тело даже без сознания не доверяло ему и хотело оказаться подальше. В окнах кабинета Павла Сергеевича, которые выходили в холл, было темно, лиловые лампы для комнатных растений больше не горели, холл освещал только красный свет заката. Сколько времени прошло? Где Антон?
Гудвин встал со ступенек. Я прижалась спиной к стеклу. Воспоминание уже поблекло, и все же… Это действительно мой отец. Как странно. А потом я поняла еще кое-что. Папа – человек практичный, в детстве он велел мне и даже маленькой Еве «почаще включать голову». И самым разумным решением для него сейчас было бы… На его месте я бы сделала именно это. Его единственное оружие против меня все еще с ним.
– Зачем мне спускаться? – звенящим, жалким голосом, который самой противно было слушать, спросила я. – Снежинка еще у тебя. Ты хотел вложить ее мне в руку, пока я без сознания, чтобы я исчезла отсюда и оставила тебя в покое.
Я попыталась разглядеть, есть ли снежинка у него в кармане, но брюки широкие, не понять. От