– Её тоже зовут Кетхен, – загадочно уточнил голос. – Только она пошла за своим рыцарем-видением не в огонь, а в воду. Большая глупость, на самом деле.
Стул наконец со скрипом повернулся.
Барменша пристально смотрела на Моргана, облокотившись на стойку – точнее, положив на неё грудь.
– Назовёшь меня прелестной леди – отрежу яйца, – сухо предупредила барменша, неуловимо напомнив при этом Кэндл.
– Не буду, – покорно согласился Морган, призывая на помощь всё своё обаяние. – Только если леди-пираткой. И если вы не скажете, как к вам иначе обращаться.
Барменша расхохоталась. Она и впрямь походила на пиратку – романтическая белая блуза, кожаный жилет, тёмные бриджи со множеством карманов и сапоги до колена. С одного плеча свисал коричневый китель, расшитый мелкими блестящими раковинами. Пышная русая коса толщиной в руку спускалась до самого пояса, а пальцы были густо унизаны массивными перстнями – так, что кастет показался бы детской игрушкой.
Самое удивительное, что при этом барменша вовсе не выглядела массивной – ростом едва ли с Моргана, а может, и меньше, с тончайшей талией – такой, что пальцами, кажется, можно обхватить.
А глаза сияли жутковатой волчьей желтизной.
– Можешь называть меня Шасс-Маре. Так зовут это место, а не меня, но тоже сойдёт, – любезно разрешила она. – Ладно. Так и быть, на первый раз прощаю. Но больше ручонки не распускай, я своих девочек не для тебя берегу.
– Понял, – кивнул Морган, инстинктивно отзеркаливая позу Шасс-Маре и облокачиваясь на стойку. Фонарщик лихо хлопнул его по плечу:
– Ну, вот и славно, вот и познакомились. А теперь заказывай давай. Говорю ж, угощаю.
Морган только вздохнул. После загулов с Кэндл у него образовалась стойкая идиосинкразия на это «угощаю». Обычно оно означало, что сейчас его будут поить всякой гадостью, и отказываться нельзя.
Шасс-Маре обладала дьявольской проницательностью.
– Не рискуешь пить в незнакомом месте? – спросила она с прищуром. – Правильно. Но у меня можешь не бояться… Ну ладно. Ты думай пока, а я другими делами займусь. Ты-то что будешь, Громила? – обратилась она к Фонарщику. – Как обычно?
– Хм… – Он, казалось, задумался и от растерянности стал больше размером. Барный стул подозрительно треснул. – Нет, сегодня не надо. Смешай-ка мне тихий вечер в горах.
– Летний?
– Летний, но со льдом.
– Хороший вкус, – усмехнулась Шасс-Маре и, отлепившись от стойки, направилась к бару.
Сперва она достала бутыль с чем-то прозрачным, искрящимся, лиловато-голубоватым и налила треть бокала. Затем плеснула из медной фляжки тяжёлого, густого, зелёного – жидкость сразу опустилась на дно. С нижней полки достала коробку с чёрным порошком, понюхала, скривилась и поставила на место, а следом извлекла такую же, только внутри были неровные коричневые кристаллы, вроде леденцового сахара. Их она положила всего несколько штук, но в бокале они раздались и заполнили почти всё тёмно-зелёное дно. Удовлетворённо прицокнув языком, Шасс-Маре сыпанула щепотку мелкого цветного порошка, а затем накапала немного вязкой серебристо-молочной жидкости, очень лёгкой, зависшей почти под самой поверхностью. Напоследок добавила льда и небрежно отправила бокал к Фонарщику по стойке.
Тот сцапал его своей громадной рукой, поднёс к лицу и с наслаждением втянул воздух. Потом отпил немного коктейля через трубочку – и блаженно зажмурился.
– Вкусно? – поинтересовался Морган.
– Очень. Славно, – длинно вздохнул Фонарщик. – Эх, мастерица, что с неё взять… Ты сам понюхай, только не пей. Мне она крепко делает.
С некоторым опасением он придвинул к себе бокал и принюхался. Морской аромат на мгновение исчез, словно его и не было, а всё существо Моргана вдруг заполнилось ощущением лёгкости, словно он провалился в детство, когда можно было в сиреневых сумерках бежать с холма и не существовало ни хлопот, ни забот – лишь небо, россыпь звёзд, узкий серп луны над горизонтом и ломаная линия гор, а ещё…
– Экий ты нежный! – необидно расхохотался Фонарщик, отбирая бокал. – Гляди-ка, с одного запаха унесло. Нет, сестрёнка, налей-ка ты ему чего помягче.
Шасс-Маре задумчиво почесала подбородок.
– Может, чистого?
Морган поперхнулся вдохом:
– Нет, «чистого» мне не надо. Мне бы что-то… лёгкое. От чего нет похмелья и последствий.
– Без последствий… – протянула она. – Без последствий проходит только то, что было. А как ты относишься к пряному?
– Вину? Хорошо, – осторожно ответил Морган. – Глинтвейн люблю. Чем больше специй, тем лучше.
Взгляд у Фонарщика торжествующе вспыхнул.
– Ага. Я ж говорил.
– Иди ты, – ругнулась Шасс-Маре. – Сама знаю.
На сей раз она отправилась не к бару, а в подсобку, но вернулась быстро – и с бутылкой золотисто-вишнёвого цвета. Содержимое было под стать: густое, тёмно-красное, с искристыми отблесками. Пахло летом, имбирными кексами и ещё чем-то давным-давно знакомым, но забытым.
Язык защипало от одного аромата.
Шасс-Маре достала коктейльную рюмку на высоченной ножке, но очень маленькую, и наполнила её почти до краёв. Затем бросила туда ложку мелкого колотого льда – и протянула Моргану.
– Держи. Но пей мелкими глотками.
Он оглянулся на полутёмный зал; посетители сейчас представали видениями, призраками. Силуэты стариков, играющих в домино, отчётливо просвечивали. Луна за окном мягко покачивалась в такт волнам.
Морган закрыл глаза и сделал маленький-маленький глоток.
Было не пряно. Было сладко.
Он хорошо помнит момент, когда мир выворачивается наизнанку.
…Фффшухх – падает отрубленный бутон; на лезвии канцелярского ножа остаётся зелёный сок.
Новому лету – одиннадцать дней, ему самому – двенадцать лет, а Сэм лишь немногим старше. Она в бледно-розовом платье до колен – из такой тонкой и нежной ткани, что подол, кажется, можно пальцем порвать. Ноги у неё загорелые и длинные, как в рекламе крема от солнца. Жарко до одури. Сэм впихнула ему в руки свою вельветовую куртку и пакет с виноградом, а сама несёт огромную коробку с пирожными.
Сегодня в гости должны прийти Льюисы, и Донна с утра пропадает на кухне. Не хватает только десертов…
То есть не хватало.
Фффшуухх – со свистом рассекает лезвие воздух. Разлапистый зонтик болиголова планирует на дорогу; трубчатый стебель срезан по косой.
– Морган, да прекрати ты! Откуда ты его вообще взял?
Он бурчит что-то себе под нос. Сэм не слушает.
– Дома вернёшь на место, или…
– Отцу скажешь? – невинно интересуется он.
Сэм прикусывает язык.
Моргану скучно. Жара комом стоит где-то в горле, от вельветовой куртки чешутся руки, и хочется стащить из пакета хоть пару кислых виноградин. Но вместо этого он молча плетётся за сестрой. Не потому, что желает этого, а потому, что дома ещё скучнее.
Фффшуух – опадает