И я пошла к другому батюшке, отцу Якову. Роскошный батюшка! Пришел к Богу с философского факультета МГУ. Мы познакомились, когда он освящал фестиваль «Кинозавр». У него прелестный храм Косьмы и Дамиана в Кулакове. Ах, какие воскресные проповеди он закатывает! Красивый мужчина. Весь цвет интеллигенции приезжает послушать – писатели, актеры, атташе из посольств, политики, банкиры, журналисты… Я вас с ним обязательно познакомлю, мой рыцарь! Вы хотите?
– Хочу-у! – простонал писодей, пораженный внезапной немочью.
– …Узнав о моей беде, отец Яков улыбнулся, он вообще ко мне благоволит, задумался и стал рассуждать вслух: «Если Авраам, имея бесплодную жену Сарру, взял себе для продолжения рода Агарь, то почему бы Сарре, имея бесплодного мужа Авраама, не взять себе для той же надобности… э-э-э… Агафона? Какая, в сущности, разница?» И благословил!
«Агафон» явился вскоре сам собой. Я встретилась на аукционе с Гошей Дивочкиным. Ну как не увлечься мужчиной с такой забавной фамилией?
– Ну, не знаю… – покачал головой Кокотов, чью фамилию тоже многие находили забавной.
– Гоша выставил на торги «Обнаженную с геранью» – ранний этюд своего покойного отца, академика живописи Павла Ивановича Дивочкина. Добротная вещица с легким влиянием Скороходова. Мы разговорились. Узнав, что я собираю советские ню, Гоша зазвал меня в Царицыно, на мемориальную дачу, построенную после войны, когда Павел Иванович был главным портретистом советских полководцев и сказочно зарабатывал. Помните знаменитый портрет маршала Рыбалко с вышитым рушником? А Покрышкина на охоте? А Жукова в бане? То-то… Но мало кто знал об истинной страсти Дивочкина-старшего – «нюшечках». За это ему даже объявили два выговора. Отзывчивые натурщицы от него беспрерывно беременели и, надеясь заарканить богатого живописца, бегали жаловаться в партком МОСХа. Но там заседали коллеги-художники, тоже любившие поозорничать с обнаженкой, поэтому дело ограничивалось взысканиями и жениться вспыльчивого портретиста не заставляли.
Дача была деревянная, двухэтажная, с большой пристройкой-мастерской, соединенной с основным домом галереей. Вокруг давно разросся город, поднялись многоэтажки. Однако на зеленом заборе рядом с резной калиткой красовалась табличка:
ДАЧА-МУЗЕЙ
лауреата Государственных премий академика
Павла Ивановича Дивочкина
В огромной мастерской висели портреты генералов и маршалов. Полководцы склонялись над штабными картами, смотрели в бинокли, высовывались из танковых люков, гарцевали на конях, командовали парадами, смело стояли под пулями на брустверах, от души смеялись соленым солдатским шуткам на привале… «Нюшечки» же таились в отдельном зале, и я выбрала для своей коллекции еще одну работу мастера – «Эмма с колли». Восхитительное сочетание теплой женской наготы с великолепно написанной длинной, густой собачьей шерстью! Но главное: я выбрала Гошу – высокого, широкоплечего, узкобедрого, с орлиным носом…
– Красивый мужчина?
– О да! Мать у него была, кажется, из Адыгеи… Вы, конечно, знаете, что черкешенки славились удивительным сочетанием: пышная грудь, осиная талия и роскошные бедра. Я уже не говорю о страстной изобретательности! Их ценили в гаремах, а русские поэты слагали им оды. Вы думаете, зачем Печорин похитил Бэлу? В моем роду тоже были черкесы, вообразите!
– Неужели?! – горячо вообразил автор «Кентавра желаний» и ощутил в теле надежду.
– Да-да… Так вот, Дивочкин-старший в молодости встретил на улице прекрасную восточную девушку, познакомился, уговорил попозировать всего один раз, а потом приехали братья с кинжалами и попросили узаконить беременность сестры. Гоша пошел в отца. Я понесла буквально с первой ночи. Мы не выбирались из постели, кровать он поставил посреди студии, и на наши тела, сплетенные, как «пара жадных змей», смотрели торжествующие победители фашизма! Ну не хмурьтесь, не хмурьтесь, мой герой! Ревновать к прошлому бессмысленно. Клетки организма полностью обновляются за пять лет, и от моего тела, умиравшего в Гошиных объятиях, скоро ничего не остается…
– А муж? – поинтересовался Кокотов, которого эта утешительная арифметика почему-то не успокоила.
– Я знала, что вы спросите! У Феди все складывалось отлично: он не вылезал из научных командировок, часто уходил на яхте. А я, страдая морской болезнью, оставалась дома. У него появилась новая секретарша, Алсу – стройная азиаточка с влажным взглядом ручной газели. Он снова начал втягивать живот и старался пить чай не хлюпая. Вскоре я нашла у него в кармане початую виагру. Наши и прежде-то нечастые встречи в супружеской постели, мы жили на разных этажах, стали редки, как дождь над Каракумами. А потом, прихватив с собой Алсу, он пошел на яхте в кругосветку со знаменитым Зорием Балояном – и нам с Дивочкиным никто не мешал безумствовать. Я настолько потеряла голову, что не сразу сообразила, как объясню Лапузину свое интересное положение, когда он вернется домой. Это называется «внепапочная» беременность. Но Гоша, узнав о будущем ребенке, пришел в восторг и сразу позвал замуж! Мне, конечно, было приятно, но пришлось мягко объяснить милому юноше: не для того десять лет я очаровывала продажных чиновников, перетирала базар с бандитами, пила водку с застройщиками, морочила покупателей, чтобы вот так, в одночасье, все бросить и остаться ни с чем. Конечно, с милым рай в шалаше, но… «В шалаше?» – Он расхохотался, взял меня на руки и отнес в тайную комнатку, которая, несмотря на его богемную жизнь нараспашку, всегда запиралась. В каморке без окон не было ничего, кроме небольшого портрета Сталина. Вождь, склонясь над картой, мундштуком дымящейся трубки указывал на красные стрелки главного удара.
«Знаешь, сколько стоит эта вещь?» – таинственно спросил Дивочкин.
«Думаю, если найти кого-то, повернутого на генералиссимусе, тысяч пять баксов потянет», – ответила я, не понимая, зачем заурядный портретик Кобы хранить под замком в отдельной комнате. Наверное, академик напугался и припрятал опального вождя после двадцатого съезда, а потом забыл…
«Ответ неправильный. Она стоит сорок миллионов долларов. Или больше».
«Не стану от тебя рожать!» – ответила я.
«Почему?»
«Ты сумасшедший!»
«Да, сумасшедший с того момента, как увидел тебя на аукционе!» – с этими словами Гоша снял со стены портрет, развернул холст изнанкой и ножичком отогнул несколько гвоздиков, вбитых в подрамник.
Я поняла: задник фальшивый, и там, как в чемодане с двойным дном, был спрятан рисунок, выполненный пером на старинной желтой бумаге. Один край небольшого, размером с ученическую тетрадку, листа обгорел. Боже! Это была знаменитая «Женская баня» Дюрера, хранившаяся