Местонахождение самого горшка я определить затруднился. Надеялся только, что он вот-вот не прилетит кому-нибудь в голову.
Обошлось. Мать стояла, уперев руки в бока, напротив входа. А София — спиной к нам, и её руки тоже были пусты.
— Никто… — мать осеклась, глядя на Авелину.
Сестра сердито сопела. Она ещё не понимала, с чего это родительница вдруг замолкла.
— Ты? Но ты же лет десять, как умерла… — наконец, жалобно проговорила мама. — И… И почему такая молодая?
Авелина улыбнулась и покачала головой. А я просто встал рядом, с удивлением наблюдая за происходящим.
— Ты её дочь, да? — догадалась мать.
— Да, Анна Петровна, я её дочь, — подтвердила Авелина.
София, наконец, повернулась в нашу сторону. Да так и замерла с открытым ртом.
— Авелина, да? — слабым голосом уточнила мать.
— Авелина, — кивнула Покровская.
— Зачем ты тут? — голос у моей мамы наполнился такой усталостью, что я испугался, как бы она прямо тут в обморок не свалилась. — Почему никак не отпустишь, а?
— Я всё отпустила, — сказала Авелина. — Я раздаю всё, что было у моего рода. Я последняя из всех Покровских. Фёдор, ваш сын, сказал мне, что надо жить дальше. И я решила жить дальше.
— Но зачем ты здесь? — снова спросила мать.
— Вы говорите, ничего не будет с вашими детьми? — Авелина чуть склонила голову. — Не обманывайте себя. Будет… Фёдор уже двусердый, и уже третьего ранга. Помните, что было, когда ваш брат стал двусердым?
— Я не хочу… — мать опустилась на табурет, поставив локоть на стол и подперев рукой голову.
Лежавшее на краю полотенце безвольно полетело на пол. Однако никто не наклонился его подобрать.
— Не хочу… Тут вся моя жизнь… — как заведённая, одними губами повторила мама.
— Посмотрите на меня, Анна Петровна, — попросила Авелина, и моя родительница, что удивительно, голову подняла. — Кого я вам напомнила, когда вошла?
— Твою мать.
— Когда у моей мамы был выбор, что спасти, дом или меня — она выбрала меня… — девушка осторожно подошла, шаркая тапочками, к столу и, обогнув Софию, села рядом с матерью. — Она сказала, что я всё, что у неё есть. А у вас есть гораздо больше, чем у неё… Зачем нужен пустой дом, полный воспоминаний о тех, кого не уберегли?
— Я уберегу! — решительно заявила моя мать и выпрямилась.
Сейчас они были похожи. Неуловимо похожи. Светловолосая Авелина, прямая как струна. Несломленная, принявшая одно из самых сложных решений в жизни.
И моя мать, прожившая большую часть жизни в иллюзиях, но тоже прямая и гордая. Седые волосы, забранные в хвост, холёное лицо…
Было в них что-то общее. Будто сделаны из одного теста. А ведь я никогда не обращал внимания на то, каким аристократично-красивым было лицо мамы. Она всегда была просто мамой. И только сейчас я понял, что прожил всю жизнь с дворянкой. Совсем бедной, отрёкшейся от своей сути, но не потерявшей породы. Её вообще сложно потерять.
— Когда Панкрат, тогда ещё с упрямыми каштановыми кудрями, и Тимофей по прозвищу Сирота собрали ватагу, чтобы идти на восток, они зашли в Покрова-на-Нерли. И оттуда отправились на восток. Когда они вдвоём вернулись из того памятного боя, Панкрат был седым как лунь, а Тимофей утверждал, что видел Богородицу, прикрывшую их с другом своим покровом…
Авелина говорила это тихо и… По-детски, что ли… Будто ребёнок рассказывает историю из любимой книжки.
— У обоих были чёрные шрамы на щеке… Царевич Алексей наградил их фамилиями и землями, отбитыми у отродий. Один стал Седовым. Другой — Покровским. Панкрат женился на Анне, сестре Покровского. А Тимофей на Елене, сестре Седова. Больше наши рода никогда не роднились. Они и так навсегда остались родными.
— Зачем ты всё это рассказываешь, девочка? — спросила моя мать, по щекам которой катились дорожки слёз. — Всё это забытая история, всё быльём поросло…
— Но вот же я, Покровская. Учусь вместе с Седовым. И говорю с Седовой, — Авелина улыбнулась горько и как-то светло. — Пять сотен лет прошло, и снова мы рядом. При этом ни я, ни Федя не выбирали, где учиться. И ведь так раз за разом. Поколение за поколением. Вы даже перебрались в Ишим, и всё равно мы встретились… Может, пора уже признать, что от судьбы не уйти? Рода связаны одной историей, самыми сердцами своими…
— Седовых больше нет, — покачала головой мать. — Мы стали другими. И сердца нет…
Авелина потянулась к коробу, который держала в руках, и достала металлическое яйцо. Вот натурально — гладкое такое, отливающее сталью… Она поставила яйцо на стол, а моя родительница, как заворожённая, уставилась на него.
На яйце был выбит текст. Только прочесть его я не мог. Слишком далеко стоял, а текст был старый. Ещё секунду серое яйцо лежало на столе, а потом оно натурально расширилось.
Стало больше и шире… А затем сократилось обратно.
— Два сердца бьются вместе! — тихо прошептала моя мама.
— Оно забилось, когда Федя прошёл третий кризис, — обернувшись, Авелина коротко посмотрела на меня. — Значит, второе тоже забилось.
— Оно пропало, — упрямо помотала головой мать.
— Пропало, но живо! — возразила Авелина, а потом повторила: — Два сердца бьются вместе.
Кажется, можно уже не любопытствовать, что за надпись на яйце… Думаю, я её только что два раза слышал.
— Если бы ваше сердце рода уничтожили, и моё не забилось бы, — Авелина покачала головой. — И теперь Седовы передо мной. Снова здесь, в княжестве. А значит, вам обязательно придут мстить. Как только поймут, что Федя — тот самый Седов. Как только не смогут пробить мою защиту — догадаются, что сердце Покровских снова бьётся. Тогда они напали не на моих родичей, а на ваш род. Им нужно было ваше сердце. Чтобы наше тоже перестало биться. Вы же видите… Эти сердца пять столетий назад связали нас крепче, чем кладку в крепостной стене…
Авелина бережно взяла яйцо и убрала его обратно в короб. А потом решительно поднялась и сказала:
— Лучше уж жить под защитой в Стрелецком углу. Я посижу в машине, хорошо?
Она вопросительно посмотрела на меня, а я задумчиво кивнул.