— Соня! Сонечка! — заголосили девчонки. А Соня неуклюже выбиралась с заднего сиденья. Ох, похоже, со дня на день срок придёт, надо бы с доктором заранее сговориться.
Иван наоборот бросился к нам:
— Петь, ты как⁈
— Да дайте мне руку, ироды! — Петя пытался подняться и всё не мог устоять на трясущихся ногах. — Пустите, я жену обниму!
— Подожди, я щас её подготовлю, а то…
Но Сокол опоздал. Пока вокруг Сони кружился женский хоровод, ей что-то говорили, дёргали за рукав, она стояла среди этой круговерти, поддерживая руками живот, и смотрела. Смотрела, не отрываясь смотрела на мужа, сидевшего около бани. А он смотрел на неё. И я поймал себя на мысли, что для этих двоих сейчас вокруг — ТИШИНА. Прям оглушительная.
И двор замер.
И тут я почувствовал рядом… присутствие. Незримое, почти неосязаемое. На секунду подумалось страшное…
Но Петр вдруг встал и пошёл. Пошатываясь, но пошёл к ней. И мы следом пошли, как приклеенные. Я до ужаса боялся, что Петька посреди двора рухнет. Или хуже того — на Соню рухнет. Она такая маленькая, хоть и колобком сейчас, а он вон какая жердина, уронит её… Да ещё ощущение это странное!
Да лиса это. Старшая. Помочь хочет. Незаметно.
И Петя не рухнул. Он дошёл за жены, бережно взял её за руки, приник поцелуем к тоненьким пальчикам. А Соня смотрела на него, заливаясь слезами, и вдруг прижалась, неловко, насколько позволял её округлившийся живот.
— Господи, что ж вы детей посреди двора держите! — маман раздвинула бестолковую молодёжь и приобняла пару: — Пойдёмте, пойдёмте, в тишине, в покое посидите тихонечко, наговоритесь, наобнимаетесь… — и увела Витгенштейнов к Мартиному флигелю, воркуя что-то умиротворяющее.
Девки все ревели, утираясь платочками.
— Ну и что вы? — воскликнул вдруг Сокол. — Радоваться надо! Они вместе! Мы все живы! Живё-ё-ём!!! — он вдруг подхватил Машу, подкинул на руках вверх и закружил по двору. Маша радостно запищала. И все мы принялись хохотать, обнимать своих жён и кружиться. Как будто что-то страшное, довлеющее над нами вдруг отступило и исчезло!
И верилось, что всё будет хорошо.
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ ЛАСТОЧКИ
Сентябрь нынче выдался сухой и тёплый, почти как четвёртый месяц лета. Потихоньку сворачивались сады-огороды. Меня поразило, что маман умудрилась даже княгинь привлечь к заготовлению на зиму разносолов. Обычно-то в основном сёстры приезжали помогать. Собственно, они и нынче примчали как штык, не успела, как говорится, пыль с дороги улечься. Прикатили с Кайеркана — и сразу к маман. Серафима, естественно — тоже за ними, помогать. А Маша с Дашей — те за подружкой. Я думал, что Соня избегнет участи Золушки — ан нет. Приезжаю раз со службы, захожу в большую летнюю кухню — а там весь женский батальон, и Сонечка тоже сидит, живо что-то обсуждает, бумажки подписывает и на банки наклеивает.
Да и ладно, главное, что все при деле и все довольны.
Петя за неделю почти перестал заикаться и совсем — трястись. Отъелся немного и не так уж походил на скелет.
А я все будние дни проводил на службе. Дел было в новом училище невпроворот.
* * *
В понедельник ко мне на службу, прям в нашу учительскую комнату прибежал вестовой.
— Ваша светлость, к вам посетитель. Утверждает, что ваш тесть.
— О как! Проводи.
— День добрый, Илья, — Александр Иванович зашёл к нам в преподавательскую, одобрительно огляделся, и, убедившись, что я сижу за столом один и больше в комнате никого нет, продолжил: — Я, дорогой зять, хотел с тобой серьёзно поговорить. Найдётся для меня четверть часа?
— Это вы удачно зашли! У нас обеденный перерыв сейчас. Ежели хотите, прошу отобедать в нашей столовой. Весьма недурно потчуют.
— Это лишнее. Не хотелось бы, понимаешь, лишних ушей и глаз.
— В таком случае присаживайтесь. Вряд ли кто-то в ближайшие полчаса сюда заглянет.
— Благодарю! — Александр Иваныч устроился за столом через угол. — Итак, признаюсь, я вначале сильно сомневался в выборе Серафимы. Простой казак. Лихой, да ещё пилот своего шагохода, а это, как мы оба понимаем, сопряжено для женщины с повышенными рисками в отношении жизни и здоровья супруга…
Я вынужденно кивнул.
— Но перечить её выбору не стал, — продолжил тесть. — И никто не может упрекнуть меня в том, что я выдал дочь по расчёту. Да, теперь ты — герцог, два своих личных шагохода, герой войны, совладелец товарищества, преподаватель в училище, да еще с такими друзьями и покровителями… Но в момент заключения брака этим даже и не пахло, согласись?
И тут мне пришлось кивнуть. Что ж тут возразишь?
— Я с гордостью могу говорить, что мой зять всего добился в жизни сам! — торжественно завершил Шальнов.
— Папенька, — я вслед за женой приучился так называть тестя, мне не сложно, а ему и Симе приятно, — но вы же не за этим прибыли, чтоб меня похвалить?
— И снова ты прав! — Он выложил на столешницу портфель и достал пачку бумаг. — Привела меня некоторая тревога. Изрядная тревога, правду сказать. И как только я получил эту информацию, счёл должным незамедлительно явиться к тебе. Илья, что у тебя за дела с родом Смитов из Лидса, что в Англии?
— О-о! Объявились! — обрадовался я.
— Так ты их знаешь, раз ожидал? — не обрадовался тесть.
Пришлось ему в красках рассказывать, что да как всё было. И про «Локуст», он же «Саранча», и про то, как он мне достался, и про Марту, естественно. И про похищение Хагена на Дальневосточном фронте, и про трупы похитителей, и про разговоры с этим Эдуардом… Длинный рассказ получился.
Но по окончании рассказа лицо тестя совершенно разгладилось, и он слушал меня с живейшим интересом.
— Вот же зававыка! Иной литератор палец отдаст за подобный выверт сюжета, а у тебя это просто в жизни произошло! — воскликнул он по окончании.
— Так-таки не просто! — попытался возразить я.
— Ладно, главное не в том, — снова посерьёзнел Александр Иванович. — Слушай, какое дело. Вышли на наше жандармское отделение некие людишки. Сомнительные людишки, прямо скажем. Примечены пару недель назад. И репутацию о себе успели составить скверненькую. Взяты, как полагается, на карандаш. И вдруг — внезапно! — являются сегодня в центральный городской участок. К начальнику хотели! Туда их, понятное дело, никто не пустил