— Вот ты душный, а. Ладно, будем как штык. Часика через три жди!
— Забились! — Я положил трубку. — Благодарю, господа! Надеюсь, не слишком обременил. Виталий, спасибо тебе огромное, ты не представляешь, как меня обязываешь!
— Пустяки, Илья! Я ж по-родственному!
Я скорым шагом вернулся к машине. Дежурный почтмейстер моргнул мне аж двумя глазами — мол, всё нормально! Петя сидел, открыв окно, подставляя лицо осеннему солнышку. Аж сердце сжалось, глядя на него, честное слово. Какой же он уставший! Они что там, в госпитале императорском, совсем ворон не ловят? Если человека довели до такого состояния, что он тупо сбегает с лечения, лишь бы к родным? Или я чего-то не понимаю опять? Вот Сокол вернётся — разберёмся!
— Ну что, геройский герой, не скучал?
— Н-нет. Т-тут хо-орошо!
— Ну и здорово. — я запрыгнул в машину и начал рассказывать: — Значит так. Поедем сейчас к матушке моей. Я уже говорил, она травница. Может, каких настоев тебе сделает, таких, знаешь, очень специальных. Она могёт.
— Д-да я н-не сомн-неваюсь! Т-ты рули-и, н-не отвле-екайс-ся!
Мы быстро проскочили город и понеслись по Качугскому тракту, обгоняя редкие машины, плетущиеся по обочине повозки с сеном, всадников… Петя глазел по сторонам, его волосы трепал ветер, и, похоже, Витгенштейн был совершенно счастлив.
ПОЛЬЗИТЕЛЬНО
Я вкатился во двор усадьбы, сразу прижался к гаражу, а то щас же Сокол с табором приедет. Весь двор займут. Обошёл авто и протянул руку Петру. А он сердито оттолкнул протянутую ладонь и прошипел:
— Т-ты чег-го? Я-а, не ин-нвали-ид!
— Видел бы ты себя, не инвалид он! Краше в гроб кладут! Идём, будем заново с моими знакомиться!
Мы прошли по двору в родительский дом. Видимо, отец увидел въезжающую машину, и они с мамой встретили нас прямо у входа.
— Привет, Илья! — чинно начал батя. — А кто твой спутник, познакомишь с гостем?
— А это, папаня, сбежавший из госпиталя князь, Пётр Витгенштейн. Ага, прямо из императрицыного, — утвердительно кивнул я в ответ на удивленные глаза отца и мамы. — И ему, матушка, оченно нужны твои таланты. Не смогли они, аж в главном госпитале империи, поправить моему другу здоровье. Вот и привёз…
— Ну-ка, ну-ка, — мать оттеснила меня от Петра, усадила его на стул и начала заглядывать в глаза.
Тут неслышным шагом подошла Айко и спросила:
— Вы позволите? — на удивление, несмотря на свой возраст, лиса безоговорочно признавала статус и авторитет матушки как старшей женщины в доме.
— Конечно, — кивнула маман.
Айко перехватила Петю за руку и сосредоточенно помяла его ладонь:
— Так, основные меридианы целы, а вот тут плохо, прям сильно плохо!
— Матушка, извини, что отвлекаю, но! Да посмотри ты на меня, пень горелый!
Она с нетерпением повернулась ко мне и укоризненно сказала:
— Илюша!
— У него жена на сносях. Узнает, где он — сто процентов примчится ведь!
А что шила в мешке нам не утаить, я не сомневался. Всё равно просочится.
— Нужно кровь из носу сделать, чтоб он хоть как-то в кондицию пришёл… ну-у…
— Не нукай мне! Задачу поняла, не дурней паровоза-то! — Она схватила Витгенштейна за руку и потянула за собой. — Сколько у нас времени?
— Дня два-три. — Когда маман в такой ажитации, отвечать нужно коротко и по существу.
— Три сеанса, — прикинула маман. — Пойдёт! Айко, со мной пошли! Алёша! Баню топи! Живо!
— Так я уже, — развёл руками батя, — Илюху же ждал.
— Мало! — отрезала маман. — Тут критическую температуру надо. Хоть мажьей силой, а нагоните мне! Не меньше ста двадцати чтоб было! И соль в каменку, ту, что ты с войны привёз…
— Есть! — хором ответили мы с отцом.
— Я воду натаскаю! — сразу предложил я.
Ну вот не сподобились мы никак до бани водопровод протянуть. Сам понимаю, что упущение, а с другой стороны — не так уж её много и надо в бане, воды-то. Основное мытьё всё равно в ванной. Да и колодец наш старый, который ещё до всех водопроводов отрыт был, не так от бани далеко.
— Иди уже, балабол! — усмехнулся отец. — Цельный герцог мне в баню таскать воду будет, ух ты!
— Ага! — рассмеялся я.
Пока таскал колодезную воду в бак, пока веники выбирал, запаривал, маман с Айко ведут Петра. Нет, прям волоком волокут! А того как былинку качает!
— Это чего с ним совсем стало⁈ — спрашиваю. — Он к приезду жены в норму-то придёт?
— А это от вас с отцом зависит! — сурово говорит маман и две склянки нам в руки суёт: — Эту в чан с веником. А эту на камни. Да смотрите не перепутайте! Чтоб мне его так распарили, чтоб он еле-еле на своих двоих из бани вышел! Чтоб в четыре руки его пропарили, веничками отстучали. Да что я, мне вас учить что ли? Дед знает! Вперёд!
Ну вперёд так вперёд.
Затащили мы князя в баню в четыре руки, стянули с него одежонку… Мать моя! Петя и раньше толстым не был, а теперь вообще! Шкелет, кожей обтянутый! И как такого в полную парить? Но, с другой стороны, маман сказала — ей всяко виднее.
Заскочил в парную, проверить — и что-то маловато мне жару показалось. Решил добавить. И от души так пару ильиных огней в камни зафигачил. От жара аж волоски на руках затрещали! Как бы самому не обжечься… Хорошо, что на бане мы с папаней совсем не сэкономили — здоровенная парная, огромная печь с внушительным запасом камней. Не поскупились — жадеита набрали. Полки заморским африканским деревом абаш отделаны. Это я ещё с Трансвааля обеспокоился.
На термометре сто тридцать. Хорошо!
Выскочил в мыльню. Папаня как раз закончил первую обмывку князя — так, наскоро, чтоб поры от грязи отмыть…
— Ну, пошли, раб Божий!
Следующий час мы, сменяясь, обрабатывали Петра. И вот уже, казалось, привык я к чудесам. Но когда кожа Витгенштейна начала светиться золотистым светом, пришлось выскочить из парной и ушат ледяной воды на себя опрокинуть. А то мало что мне мерещится с перегреву?
Вернулся — ан нет. Не мерещится. Лежит князь на полке и мягким светом светится. Прям как солнышко, когда сквозь туман пробивается.