Морель резко наклонился вперёд, и в его глазах вспыхнул огонёк подлинной страсти.
— Подумайте сами — что выгоднее Политбюро — получать миллиарды долларов от продажи газа или спускать их в трубу бесконечной гонки вооружений? Экономическая взаимозависимость, друзья мои, — вот истинная гарантия мира! Она надёжнее любых договоров о контроле вооружений.
Он сделал паузу и внимательно оглядел своих собеседников. В комнате повисла напряжённая тишина; слышно было только монотонное барабанение дождя за высокими окнами Госдепартамента. Киттель тем временем достал из потёртого кожаного портфеля большую карту Европы и бережно развернул её на полированном столе. Все невольно придвинулись ближе, словно от этого листа бумаги зависела судьба целого континента.
— Посмотрите внимательно, господа, — голос Киттеля звучал негромко, но с той настойчивостью, которая заставляет замолчать даже самых убеждённых оппонентов. Он провёл пальцем вдоль линии будущего газопровода. — Чехословакия, Австрия, ФРГ, Франция… Это не просто стальная труба, это настоящая артерия, которая навсегда свяжет Восток и Запад. Если завтра разразится конфликт, кто первым окажется под ударом? Мы, европейцы. Нам жизненно необходимы гарантии стабильности.
Хау резко наклонился вперёд и указал на карту дрожащим пальцем. В этом жесте была вся боль и напряжение эпохи.
— А что, если ваша «артерия» превратится в удавку? Что, если через десять лет половина Европы окажется в полной зависимости от московских вентилей?
— Тогда и Москва будет зависеть от наших денег, — парировал Морель. Его голос звучал спокойно и уверенно, словно он уже сотни раз обдумывал этот аргумент. — Взаимная зависимость, Джеффри. Это краеугольный камень цивилизованных отношений.
Берт медленно поднялся из кресла и подошёл к высокому окну.
— Знаете, что меня больше всего тревожит? — произнёс он тихо, не оборачиваясь. — Не экономические выкладки и даже не политические расчёты. Меня пугает другое — мы рискуем стать заложниками собственной зависимости. Сегодня у власти в Кремле Черненко — старый, дряхлый политик, готовый торговать с Западом. Но кто придёт ему на смену завтра? Какой человек будет держать руку на вентиле через десять лет?
В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем старинных часов на камине.
— Ричард, — наконец мягко заговорил Киттель, — вы всё ещё мыслите категориями Второй мировой войны. Но мир изменился навсегда. Ядерное оружие сделало большую войну бессмысленной. Теперь державы сражаются экономикой, технологиями и идеями. И в этом новом противостоянии торговля — наш главный козырь.
Морель медленно кивнул, машинально разглаживая пальцами складки брюк.
— Клаус абсолютно прав. Каждый кубометр советского газа в наших трубах — это кубометр, которого не получат другие покупатели. Каждый доллар в их казне от нашей торговли — это доллар, потраченный на наши товары и технологии, а не на танки и ракеты.
— Вы слишком доверчивы! — Хау раздражённо отставил недопитую чашку кофе. — Советы направят доходы от газа прямиком на перевооружение своей армии.
— Возможно, — Морель пожал плечами и посмотрел британцу прямо в глаза. — Но гораздо вероятнее другое — они вложат эти деньги в модернизацию своей промышленности.
Берт тихо вернулся к столу и опустился в кресло; его лицо выглядело усталым и задумчивым.
— Предположим, вы правы, — наконец произнёс он негромко. — Предположим даже, что экономические связи действительно способны снизить риск конфронтации. Но как объяснить это Конгрессу? Как растолковать американским налогоплательщикам, что каждый советский рубль — это не кинжал у горла нашей страны?
Его вопрос повис в воздухе без ответа. А Киттель позволил себе едва заметную улыбку — ту самую, которой опытные европейские дипломаты привыкли встречать американскую прямолинейность. Он слегка наклонился вперёд, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на азарт игрока, уверенного в своей ставке.
— А что вы скажете немецким избирателям, когда они начнут платить за газ втрое дороже из-за ваших санкций? Политика, Ричард, — это искусство возможного. Сегодня возможна торговля и сотрудничество, а не конфронтация.
Хау покачал головой с упрямством старого солдата, привыкшего доверять интуиции больше, чем дипломатическим расчётам.
— Вы не понимаете, Клаус. Мы совершаем роковую ошибку. Своими руками мы кормим чудовище, которое завтра обернётся против нас же самих.
— Или созидаем мир, — тихо произнёс Морель, глядя куда-то вдаль, словно уже видел это будущее своими глазами, — мир, в котором наши дети будут засыпать спокойно, не думая каждую ночь о дамокловом мече ядерной войны.
Берт бросил быстрый взгляд на настенные часы — стрелки показывали половину седьмого. Совещание затянулось до изнеможения, аргументы исчерпались, а консенсус всё ещё казался недостижимым. Как и многие дилеммы той переломной эпохи, вопрос о газопроводе завис где-то между расчётом и убеждениями, между холодной коммерческой выгодой и горячими геополитическими страхами.
Он медленно поднялся из-за стола и прошёлся по комнате. Его голос прозвучал тихо, почти устало.
— Господа, продолжим завтра. Но помните одно — наше решение определит судьбу отношений Востока и Запада на десятилетия вперёд. Нам нельзя ошибиться.
За окном же дождь почти прекратился. Однако тяжёлые серые тучи всё ещё нависали над городом, словно сама природа не была уверена в том, каким будет завтрашний день.
* * *
Автобус монотонно тарахтел уже который час, а я всё никак не мог поверить — неужели еду домой? Первый год в военном училище пролетел как один миг, и теперь впереди целый месяц свободы в родной Берёзовке. За окном мелькали знакомые с детства для Сеньки поля, зеленеющие холмы и берёзовые рощи, и сердце билось всё чаще, будто тянулось навстречу родным местам.
А когда автобус наконец-то затормозил на остановке, я первым делом увидел отца. Он стоял у дороги в своей выходной рубашке — той самой, которую мама заставляла надевать только по большим праздникам. Завидев меня, отец расплылся в улыбке и зашагал навстречу, широко раскинув руки.
— Сенька! — закричал он на всю округу и крепко обнял меня, едва не задушив в своих могучих объятиях. — Ну и вымахал же ты, сынок! Настоящий офицер растёт! А мышцы-то какие нарастил — любо-дорого посмотреть!
— Пап, да я ещё только первый курс закончил, — засмеялся я смущённо, но в душе приятно защемило от его гордости. В училище все быстро в форму приходят — даже Форсунков жир сбросил и мускулатурой обзавёлся. Да и я про свои личные тренировки не забывал и оттачивал удары.
Тем временем мы с отцом уже зашагали домой и глядел по сторонам. Всё было таким знакомым и родным —