Мои руки не связаны и не прикреплены к кровати наручниками, значит, никто не держит меня.
Дверь в комнату открывается, и я вижу того самого мужчину лет шестидесяти, который встречается со мной взглядом.
Мы смотрим друг на друга несколько секунд, когда я замечаю в его руках тарелку.
Мужчина прослеживает за моим взглядом и проходит дальше, останавливаясь уже рядом с кроватью и ставя тарелку с чем-то горячим, так как от неё исходит пар, на тумбу рядом.
– Поешь. Тебе нужны силы, чтобы восстановиться.
Его голос оказывается хриплым, будто прокуренным.
Я лишь также безразлично смотрю на эту тарелку, не понимая, зачем он мне предлагает еду. Зачем хочет помочь?
Видя, что я не тороплюсь есть содержимое в тарелке, то незнакомец поясняет:
– Это обычная каша с гарниром и овощами. Там есть все необходимое для ослабленного организма… – он почесывает себе затылок, замолкая на секунды. – Меня, кстати, Уолтер зовут. Не знаю, что ты помнишь, но я нашел тебя и… привел сюда. Это мой дом. Ты была в очень плохом состоянии и…
– Какой сейчас год? – спрашиваю я лишь единственный вопрос, ощущая сухость во рту.
Если Уолтер и удивляется моему вопросу, то вида не подает.
– Две тысячи девяносто восьмой. Осень две тысячи девяносто восьмого.
Две тысячи девяносто восьмой.
В голове шумит, когда я понимаю, что прошло почти два года. Именно столько я провела у ублюдка Дэрила.
Прикрываю глаза и задерживаю дыхание, осознавая, что потеряла два года… Два года с момента, как умер Маркус, как Сицилия забрала вакцину.
Уолтер продолжает говорить что-то ещё, вроде спрашивает, как меня зовут, но теперь я только продолжаю молчать.
***
Не знаю, сколько я ещё нахожусь в этом доме. Возможно, пару месяцев, так как погода стремительно меняется и выпадает первый снег.
Через несколько дней после того, как я пришла в себя, то Уолтер показал мне свой небольшой дом и его территорию, объяснил, где внутри всё находится, в том числе, где можно и помыться, только перед этим стоит набрать воду в роднике. В прошлый раз он ходил именно к нему, когда встретил меня.
Мы находимся всё также где-то в лесу, вроде бы в нескольких десятках милях от самого ближайшего города в районе Гристоуна. Тут, кроме его дома нет никаких общин. Ничего. Пожиратели редкие гости и так понимаю, что того в лесу я встретила также случайно.
Он живет один, но, судя по редким выцветшим фото, у Уолтера была семья. Я не спрашиваю, что с ними случилось, да и вообще не говорю с мужчиной с того самого дня, как задала единственный вопрос. Не говорю по той причине, что не хочу. Не хочу привязываться и как-то контактировать с тем, кто помог мне. Ведь, как показывает практика, то люди, помогающие мне, умирают. Или в лучшем случае – исчезают.
Уолтер дает мне кафоликон. Я не знаю, откуда он его берет, но раз в девять дней таблетка лежит на тумбе рядом со стаканом воды.
Мои раны постепенно заживают, хоть и остаются шрамы.
Почему я ещё здесь? Почему не уйду?
Я не знаю, куда мне идти. Прошло слишком много времени и всё потеряло смысл. Тоби мне уже не найти и не спасти, да и… не уверена, что ему уже нужно это спасение.
Поэтому я пока просто нахожусь здесь, живу, молча помогаю, например, стираю одежду в воде, которую приходится периодически растапливать. Убираюсь и много хожу, изучая территорию вдоль и поперек.
Я не прикасаюсь только к одному. К еде. Готовкой всегда занимается Уолтер. Первое время мне было сложно смотреть на еду, даже на самую обычную, воспоминания возвращались к тому, чем приходилось питаться прежде. Сейчас уже полегче.
Ещё я часто смотрю на то, как мужчина стреляет. В дичь и в птиц, пролетающих мимо, осматривает их на заражение, а после использует шкуру для создания теплых вещей, а мясо для еды.
Я знаю, где хранится его оружие. Иногда захожу туда и просто смотрю на всё это.
Уолтер знает, что я хожу туда, но никогда не выгоняет. Мужчина не боится, что я могу его обокрасть и сбежать.
Наши вечера проходят тихо и молча. Уолтер разжигает печку, и мы садимся в кресла в общей комнате, берет в руки одну из книг и читает вслух, как когда-то делала я. После мы расходимся в разные комнаты, и свою я не запираю на задвижку, которую Уолтер приделал специально с внутренней стороны на третий день моего нахождения здесь. Мужчина объяснил это тем, что я смогу запираться изнутри, если меня что-то испугает.
Мысленно я тогда усмехнулась, хоть и была благодарна ему за это.
Кошмары не снятся мне здесь. Вообще ничего не снится. Бывает, я просто засыпаю, могу проснуться посреди ночи или уже под утро, после также легко и уснуть. Реже сплю днем. Например, сегодня один из таких дней.
Дыхание ровное и размеренное, но что-то заставляет меня проснуться, поэтому я открываю глаза и вижу, что уже начинает понемногу темнеть. Комната начинает погружаться в полумрак, длинные тени вытягиваются от предметов мебели, коснувшись стен и потолка.
Я лежу неподвижно, прислушиваясь к тишине, которая царит вокруг. Она обволакивает меня. Но что-то в этой тишине кажется неправильным, тревожным.
Замечаю тень в кресле, которую не увидела сразу и которая приходит в движение.
Не кричу и не испытываю страха. Просто смотрю и жду.
Тень выходит на свет и медленно приближается ко мне.
Опять это.
Дыхание всё такое же размеренное, и я не удивляюсь, когда Ашер присаживается на корточки перед кроватью, где я лежу на боку.
Сейчас на нем нет привычной одежды ликтора, только джинсы и кофта с курткой.
Взгляд ликтора скользит по моему лицу, задерживаясь на губах, затем медленно поднимается к глазам.
Его губы искажаются в усмешке, а шрам приходит в движение, когда следом Ашер произносит:
– Привет, мышка. Соскучилась?
Не отвечаю.
Он протягивает руку в тот момент, когда я прикрываю глаза, желая, чтобы видение исчезло, и в следующее мгновение чувствую холодное прикосновение пальцев к своей щеке.